– Вот такусенькой панну Адельку помню, – сосед нагнулся и показал «какусенькую», примерно на уровне своих коленей. – Фаханам-то что, они наши священные места порушат, да к себе в сферы вернутся, а нам здесь убытки подсчитывать.

– Хорошо, – пообещала я, перекрикивая музыку, – что смогу – сделаю. Тем более что пану бургомистру, кажется, слегка не до того.

В поравнявшимся с крыльцом оркестре я с удовлетворением заметила бодрого пана Шпильмана, не обманул Марек, то есть возлюбленная его уродка Флоризея. Псячья дрянь! Ну как он мог с такой… с такими… Нет, прочь!

За оркестром начиналась длинная хороводная цепь, первой приплясывала Франчишка, держа в свободной руке жезл Медоточия: яблоневый посох, увитый разноцветными лентами. За ней, сцепившись ладошками – цепь разрывать ни в коем случае нельзя, – следовали все девицы вольного Лимбурга. Мы с Ясной дожидались хвоста хоровода, отвечали на приветствия.

– Две влюбленные дурочки, – бормотал артефакт. – Безумные дурочки. Думают, что, если одной удалось магическую цепь перегрызть, а другая чары красоты с фрейлин узнаванием сорвала, все хорошо.

– Вы Болтун! – фыркнула Яська. – Разумеется, хорошо. Господин не позволит старухам лорда Мармадюка пытать, проследит, чтобы все по закону было. Уверена, его высочество нас на площади ждет. И маг наверняка с ним.

– С кем вельможные панны говорят? – спросила Мартуська. – Хлопец какой с нами в хороводе? Так не положено, обряд с мужчинами не сработает.

– Тебе чудится, – наврала я, подумав, что «хлопец», который с нами, не считается, у него этого самого нет, что танцевать мешает.

– Эта Флоризея, – Ясна теперь говорила чуть в сторону, у нее появилась вторая соседка, – ужасная женщина, наши лакеи… Она их, представь, привораживала для развлечения. Даже удивительно, как у светлейшей королевы во фрейлинах такая несдержанная в страсти фата быть может.

– Королевы с тысячу, наверное, лет вышние сферы не посещают, – пропищал браслет, маскируя голос под женский, – им до них дела нет. Спящий спит, а заправляет всем во всех авалонских мирах канцелярия.

– Вот вообще про политику неинтересно, – скрипнула я зубами.

Сердце болезненно сжалось. Ничего. От ревности еще никто не умирал. Ну было и было. Главное, когда Мармадюка увижу, с шага не сбиться и хоровода не разорвать, иначе, бывали уже случаи, танец придется начинать с самого начала. Виновную в этом панну ждет такое общественное порицание, что она о смерти мечтать будет.

Итак, сейчас мы выйдем на площадь, я на трибуны для знати даже не повернусь. Под ноги смотреть буду. Какая у нас в Лимбурге добротная брусчатка! Улицы вымощены темной, а перед ратушей из белых и черных булыжников целый орнамент составлен. Любо-дорого.

– Господина нет, – отвлек меня от художественно-хозяйственных мыслей голосок подруги.

Я подняла голову, с трибун нас приветствовали горожане, бросали цветы, хлопали в ладоши. Гостей тоже было прилично, они выделялись нарядами, но украшенный гирляндами стул бургомистра на возвышении пустовал, и Мармадюк тоже отсутствовал.

– Наверное, у камней ждут, – предположила я, – там, где алтарь. Или его на площади возводили? Не помню.