— Я местный, Горьковский.

— Я тоже Горьковский. А где жил?

— По Маяковского.

— В высотке что-ли?

— Нет, рядом, в обычной двухэтажке.

— А я подумал, что ты из высотки. Там ведь одни «шишки» живут — «Пеца» был разочарован — А ты, значит, жил в доме, где дворником был татарин такой, в кожаном фартуке и военной фуражке, да?

— Да, да, я с этого дома.

— Так ты, наверное, там эту беленькую знал, ну блондинка такая, с сиськами такими.

— А как её зовут? — спросил Арсений, отчего то бледнея.

— Как зовут, говоришь? Забыл. А-а-а! Во, Аллка!

— Алевтина? Но это моя жена. А вы откуда её можете знать? — на лице Арсения проступили красные пятна.

Васька незаметно ткнул разболтавшегося «Пецу» локтем.

— Так ты, про какую Алевтину, у которой отец на трофейной «Эмке» ездит?

— Нет. У нас никакой «Эмки» нет.

— А-а-а! Значит, то другая. Моя Аллка она с высотки, ее отец большой начальник — стал врать «Пеца».

— Неси свою кружку Арсений, чай будем пить — прервал воспоминания земляков Васька.

Ещё не опомнившийся Арсений только шагнул за кружкой, как «Пеца» привалившись к Ваське, обозначил руками жест, означающий бесстыдное соитие мужчины и женщины и зашептал быстро-быстро, точно заговорщик:

— Бриллиант, я эту Аллку во все дыры, ****ь она законченная, а оказывается жена этого «фраера»…

— Никшни — прошипел «Шах».

— Ладно, замяли — Васька отодвинулся от разгорячённого «Пецы».

Однако чай попить им не довелось. Внезапно распахнулась дверь камеры. В проёме возникли два надзирателя с бумагой в руках.

— Бабушкин Владимир на выход — заорал «коридорный» набычившись, выкрикивая следующие фамилии. Ими оказались «Пеца» и «Шах». Их повели по длинному коридору и развели по кабинетам, где Воров уже ждали следователи. В кабинете с зарешетчатым окном вдоль стола нервно расхаживал майор, дымя папиросой.

Он остановился прямо напротив Васьки, и некоторое время рассматривал того, точно где-то глубоко внутри себя решал непостижимо трудную задачу, и которую, как ему почудилось, он решил. Он выпустил клубок сизого дыма в лицо Васьки и, буравя его блеклыми студенистыми зрачками произнёс:

— Я тебя в пыль сотру и развею по ветру, за покушение на жизнь сотрудников.

Васька в ожидании продолжения угроз молчал и внешне спокойно, со стороны могло бы даже показаться что миролюбиво, рассматривал взбесившегося майора. Взгляд Васьки казалось — бы рассеянный, был направлен на малиновые петлицы следователя, на самом деле он быстро, как шахматист, просчитывал сложившуюся ситуацию. С поразительной скоростью он разобрал все за и против, разложив по полочкам мотивацию сокамерников, силу давления следователей, отмену смертной казни, «Хвата», которого надо было спасти, и понял, что его вариант, предложенный Ворам «Пеце» и «Шаху» единственный и безошибочно правильный.

Он, двадцатидвухлетний молодой Вор Васька Бриллиант, голубоглазый и белозубый, не придавая своему лицу никакой гримасы, не сдвинувшись ни на сантиметр назад, произнес негромко, но так, что каждое его слово было выпуклым, а главное точным, словно пуля выпущенная снайпером.

— Майор, вы забыли что «вышак», четыре года назад отменён. А теперь секи, как все получилось! Кто — то из следственных писал поздравительную открытку товарищу Сталину, а ваши недоумки хотели отнять открытку и порвать её. Подследственные не отдавали, потому что с именем товарища Сталина они ходили в атаку и оно для них свято. Когда надзиратель смял и бросил открытку на пол, инвалид «Хват» бросился поднять её. В данный момент вы, майор, совершаете попытку сокрытия тягчайшего преступления, потому что если эти бывшие воины надумают обратиться к Генеральному Прокурору гражданину Вышинскому, то в пыль превратитесь вы. Вот и думайте над решением этой задачи, а меня, пожалуйста, верните назад в камеру.