Хоть доверие к брату Туку и к крёстному было безоговорочным, слова, что с нянюшкой всё теперь в порядке, утешали слабо. Ведь не зря всю дорогу от Константинополя и до Эстре Ирис старалась держать под рукой сердечные капли, и даже, уезжая, строго-настрого приказала Назарке запомнить, где они хранятся, поделившись с ним заодно и давнишним предостережением эфенди: какое-либо чересчур сильное нервное потрясение может оказаться для Мэгги последним! Ещё до отбытия на «Солнцеподобном Баязеде» немолодая ирландка украдкой нет-нет, да прикладывала руку к груди, стараясь унять учащённое сердцебиение — впервые после трёх-то лет безупречного, как казалось, здоровья! Смерть эфенди, волнение за судьбу приёмной дочери, да и само путешествие по морю не могли не сказаться на её самочувствии, ибо верна народная мудрость, говаривавшая: где тонко, там и рвётся. Оттого-то Ирис и не хотела брать нянюшку с собой в Лютецию.

А сейчас — боролась с чувством собственной вины и самооправданиями.

Да Мэг умерла бы от страха там, в лесу, едва поняв, что на их карету напали!

Жила бы себе спокойно в их новом милом домике, занимаясь хозяйством, спокойно дожидалась бы её приезда… Если бы не эти негодяи. Впрочем, по рассказам Тука, бесчинствовал только старик, второй-то, если и не смог ему помешать, то хотя бы попытался смягчить последствия. Мэг-то он помог, влив немного сил, а вот садик… Девушка сморгнула непрошенные слёзы. Стыдно скорбеть о деревьях и цветочках, когда страдают люди. Но не думать о своей необыкновенной сирени, о пышных маках и скромных ромашках, о каскадах плетущихся роз, каждому бутону которых она безумно радовалась… было мучительно. И никак не получалось выкинуть из головы.

Нет, в первую очередь она должна думать о Мэгги…

Впрочем, напротив, ей нужно вообще ни о чём не думать. Отвлечься, перенести внимание на что-то иное, чтобы затем, освободив разум, попытаться-таки уснуть. Впереди — долгая поездка, и сил для неё потребуется немало, поскольку снова трястись в карете она не намерена; нужно попытаться отвоевать себе право ехать верхом, так намного быстрее. Хоть и не привыкла быть в седле подолгу… но ведь она танцовщица, у неё сильные бёдра и колени и превосходная растяжка, это позволит ей продержаться до позднего вечера. Лишь бы мужчины не протестовали. Вот только для такой езды нужно найти хотя бы шаровары. В европейском пышном платье на лошадь не сядешь, юбки будут задираться до колен. Да и лёгкое бельишко не спасёт от соприкосновения с конскими боками, пусть и покрытыми потником и попоной: этак можно все ноги стереть. Да, нужны шаровары, определённо, и плотные… Поэтому — сейчас надо заснуть, затем встать пораньше и перетряхнуть сундук с платьем.

Кажется, ей всё-таки удалось отвлечься.

И уже на грани сна, она будто въяве услышала голос монаха.

«Вам говорит о чём-нибудь имя О’Ши, дочь моя?»

О’Ши.

Это о нём — или о них — упоминал эфенди, надписывая своё третье, ещё не распечатанное, посмертное послание. Будучи в сильном расстройстве после известий о Мэг, Ирис не сразу вспомнила это имя, а вот сейчас…