— Лет двадцать, пожалуй.

— Почти что с детства, да? Обратитесь к ней, отбросьте стеснение, право. Госпожа Ирис, как настоящий лекарь, не делает различий в сословиях пациентов.

— А главное, брат мой, она ко всем проявляет истинно христианское милосердие, — добавил брат Тук. — И к тем, о ком просят, и к просителям.

Филипп отвёл глаза.

— Я попросил бы, — начал сухо.

— Не стоит благодарности, дружище, — легко перебил Винсент. — Должен сказать, ваш план с поездкой через Старый Портал превосходен. Итак, полагаю, что всем нам необходимо лечь пораньше, ибо вставать придётся через каких-то четыре часа: ночи становятся короче, светает рано…

— Благословляю на удачу, — коротко сказал брат Тук, поднимаясь.

…Камердинер, принёсший от хозяина гостиницы целый ворох одежды, с удовольствием отволок всю эту кучу в каморку и принялся разбирать заново, приговаривая: «Вот это точно пригодится… Рубахи надо бы две штуки; хоть ехать и недолго, но вдруг понадобится на смену: всё-таки барышня… Нет, сапожки лучше ей обуть свои, в новых, того и гляди, ножки сотрёт…»

Филипп де Камилле с изумлением прислушивался. Неужели старик точно так воркует и над его вещами? Словно младенца в дорогу собирает? Никогда не обращал внимания.

Громкое оханье прервало этот дикий, с точки зрения графа, монолог.

Покачав головой, он изволил отвлечься от созерцания наступающей ночи за окном, и подошёл к дорожному сундуку.

— Марк, поди сюда!

Сцепив зубы, но мужественно и стойко, едва не печатая шаг, камердинер показался из-за двери каморки.

— Вот, возьми… — буркнул хозяин.

Не дожидаясь, когда к нему приблизится старый человек, его сиятельство подошёл сам и протянул небольшую баночку.

— Это бальзам… тот самый, заживляющий, из лесных трав. Госпожа Ирис оделила всех, кто был с ней тогда на перевязках. Разотри поясницу и приляг. Успеешь до утра разобрать всё это барахло.

Камердинер глянул непонимающе… и вдруг губы его задрожали, лицо скривилось…

— Ваше сият… господин граф… да как же так? Это ж…

— Живо, живо!

Силком втиснул баночку в дрожащие руки слуги, развернул его и направил в комнатёнку. Сердито отвернулся и пробормотал:

— Они ещё будут меня учить, как заботиться о своих людях!

С размаху бросился на кровать.

По привычке хотел позвать… но вспомнил, что только что отправил Марка лечиться. Прислушался к охам и сдавленным всхлипываниям, покрутил головой, смущённый, и сам стащил сапоги, цепляя каблуком о каблук.

— Скотина, — прошептал, заваливаясь на спину, устремляя взгляд в потолок и ненавидя сам себя. — Какая же я всё-таки сволочь…

И лишь сейчас подумал, что ещё месяц назад известие о том, что кто-то, ничего не смыслящий в высокой политике, вздумает развернуть кортеж, мчащий его на встречу с королём… Развернуть почти на пороге Лютеции, не задумываясь, что этим поступком оскорбит Его Величество, да и послы Османской империи, собранные со всей Франкии, придут в недоумение! И тогда не миновать скандала. А эта легкомысленная особа променяла общество государя на то, чтобы проведать какую-то больную няньку…

Да, ещё недавно он так и решил бы, шипя и негодуя в душе, но снаружи храня гордое молчание, как порой глупы, недальновидны и сентиментальны эти женщины, которые ничего не видят дальше своего носа…