«Для такой прелестницы — не ахти какой дар! Но авось понравится, ведь от всего сердца», — подумал Вышата. Сегодня он твердо вознамерился заговорить с ней, и не лишь бы о чем, а рассказать о своих чувствах, которые давно не давали ему покоя. Впрочем, это была уже шестая попытка: трижды он приходил к ней домой под нелепым предлогом: «воевода велел узнать, все ли ладно, не обижает ли кто»; дважды — поджидал на торгу, как и сейчас. Но каждый раз вспоминал ее взгляд в то мгновение, когда Драгомир огласил кузнецу страшный, подобный смерти приговор. «Нет, никогда она мужа не забудет и не разлюбит! А ежели она когда-нибудь примет меня, то дочка — ни в жизнь», — снова думал он, и молча уходил ни с чем. Но сегодня Вышата просто не имел права спасовать, ведь утром он целовал крест. Хоть и без свидетелей, но все же поклялся именем Господа! «Была не была! Да, отвергнет, как пить дать. Но разве грех — признаться? Пущай просто знает, что нет мне никого милее, что жизнь за нее отдам. А там будь что будет!».

Гладко стесанные, заиндевевшие плахи мостовой позвякивали под ногами, а в сливных желобках по бокам настила блестели полоски льда. Широкая улица, одетая в высокие берега частоколов, текла и пульсировала. С обеих сторон к изгородям кое-где налипли, словно морские полипы к обломкам кораблей, крытые войлочными тентами торговые лавки, не уместившиеся на торгу.

Вышата следовал за Лебедью, даже не стараясь раствориться в толпе, но так и не решался поравняться с ней и заговорить. Впереди уже разинула свою квадратную проездную арку, будто сладко зевая, башня Кузнецких врат. Сверху, на побеленной, точно сырной стене застыл грубый барельеф — молот, бьющий по наковальне. Запахи углей и раскаленного льняного масла пропитали холодный воздух. Со всех сторон в своей металлической перекличке приглушенно бухали молоты.

«Тьфу-ты, пропасть!» — подумал Вышата. — «Вон уже ее двор, сейчас нырнет к себе! Ну что же ты, дурень, крест ведь целовал!»

Вдруг прямо у дубовых ворот, украшенных фигурными бронзовыми петлями и львиными мордами на вирейский манер, он увидел знакомый силуэт. «Вот те раз! Да это же…».

Тот слегка поклонился Лебеди, что-то ей сказал, и она открыла засов, впустив его на свой двор. «Что он то у нее позабыл?» — подумал Вышата.

— Да вот, мимо прохаживал, дай, думаю, загляну, проведаю, как живете вы, не обижает ли кто, ни надобно ли чего, — за высокой оградой гридин услышал знакомый хриплый голос. В избу Лебедь гостя не пригласила; они говорили на дворе, и все было отлично слышно с улицы.

— Благодарю, дружинный, все ладно, — отвечала она. — Так ведь уже много раз твой соратник приходил, тоже о наших делах справлялся. Я и ему сказала, что никто не обижает, слава Господу.

— Соратник? Какой еще соратник? — удивился хриплый.

— Вышата, кажись, звать его. Тот, с которым вы тогда Фокушку забирать пришли, — голос ее дрогнул.

— Хм…, — он задумался и немного помолчал, после чего продолжил. — Да, Вышата. Ты не обращай внимания на него. Зеленый он и дурень еще тот, непутевый. Я тут вот еще что хотел сказать. Ты ведь понимаешь, что кузнец твой уже не воротится? А может, его и в живых-то больше нет. Слыхала небось, как кархарны рабов и пленных содержат — как скот, а то и того хуже.