Мэри обняла её, и Серафина Пеккала полетела на своей сосновой ветке над тростниками, над болотами, над обнажённой отливом полосой пляжа, взмыла над морем и исчезла вдали.

Примерно в то же самое время тело отца Гомеса нашла одна из больших синих ящериц.

Уилл и Лира днём возвращались в деревню другой тропинкой и не видели его; священник лежал там, где его оставил Балтамос.

Ящерицы питались падалью, но были тварями смирными и безобидными, и потому по древнему уговору с мулефа им разрешалось брать любое мёртвое существо, оставшееся лежать после заката.

Ящерица оттащила тело священника в своё гнездо, и её дети славно попировали. А винтовка отца Гомеса так и осталась лежать в траве, потихоньку ржавея.

На следующий день Уилл с Лирой снова ушли вдвоём; они мало говорили и просто хотели побыть наедине. Они были как зачарованные, словно какой-то счастливый случай лишил их разума; они шли медленно и смотрели вокруг, как будто ничего не видя.

Весь день они провели на больших холмах, а когда после полудня жара стала нестерпимой, пришли в свою серебряно-золотую рощу. Они разговаривали, купались, ели, целовались, лежали в счастливом оцепенении, шепча друг другу нелепые и непонятные слова, и чувствовали, что тают от любви.

Вечером они, молчаливые, поужинали с Мэри и Атал; было жарко, и они решили, что сходят к морю, где мог дуть прохладный бриз. Они спустились вдоль реки к широкому пляжу, сиявшему под луной. Начинался отлив.

Они легли на мягкий песок у подножья дюн и услышали крик первой ночной птицы.

Они разом обернулись: пение этой птицы было не похоже на звуки существ этого мира. Откуда-то сверху, из темноты, лилась нежная трель. С другой стороны в ответ ей раздалась вторая. Уилл и Лира вскочили, чтобы посмотреть на прекрасных певунов, но увидели только два тёмных пятна, низко скользнувших над песком и снова взметнувшихся вверх, не переставая рассыпать нежные, серебристые, бесконечно разнообразные трели.

И вдруг первая птица села в нескольких ярдах перед ними, взметнув крыльями фонтанчик песка.

Лира сказала:

— Пан?

Он был голубем, таким тёмным, что цвет его оперения в лунном свете было не различить, но на белом песке он был виден чётко. Вторая птица ещё кружилась у них над головами и пела, а потом и она спустилась к первой: тоже голубь, но жемчужно-белый, с хохолком тёмно-красных перьев.

И Уилл понял, что такое увидеть своего дэмона. Когда голубка слетела на песок, его сердце словно сжало, а потом отпустило — он навсегда запомнил это чувство.

Пройдёт более шестидесяти лет, а он, уже старик, всё так же хорошо будет помнить некоторые ощущения: пальцы Лиры, кладущие в его губы плод под серебряно-золотыми деревьями; её тёплый рот, прижимающийся к его рту; как он впервые почувствовал своего дэмона, когда её оторвали от его груди на границе земли мёртвых; и как она вернулась к нему на краю освещённых луной дюн, и он с радостью понял, что так и должно быть.

Лира двинулась было к ним, но Пантелеймон сказал:

— Лира, прошлой ночью к нам приходила Серафина Пеккала. Она нам много чего сказала. Она улетела, чтобы привести сюда гиптян. Приедут Фардер Корам и лорд Фаа, и они будут здесь…