— И они растут, питаясь пылью, — сказал Пантелеймон. — И дэмонами. Потому что пыль и дэмоны вроде как одно и то же — взрослые дэмоны, по крайней мере. И от этого призраки растут и становятся сильнее…

К сердцу Уилла подступил смутный ужас; Киръява почувствовала это и прижалась к его груди, пытаясь его утешить.

— И каждый раз, когда я использовал нож, — сказал он, — каждый раз я порождал нового призрака?

Ему вспомнились слова Йорека Бирнисона в пещере, где он отковал нож: «Но ты не знаешь того, что делает сам нож. Твои цели могут быть хорошими. У ножа есть свои цели».

На него смотрели глаза Лиры, широко раскрытые от горя.

— О, нельзя, Уилл! — сказала она. — Нельзя так поступать с людьми, нельзя выпускать призраков… после того, как мы увидели, что они делают!

— Хорошо, — сказал он, вставая на ноги и прижимая своего дэмона к груди. — Тогда нам придётся… одному из нас придётся… я пойду в твой мир и…

Она знала, что он собирается сказать; она видела у него на руках прекрасного, здорового дэмона, которого ещё даже не успел узнать; она подумала о его матери, и она знала, что он тоже думает о ней. Разве может Уилл покинуть её и жить с Лирой, даже ради нескольких лет вместе? Он будет жить с Лирой, но как ему жить с самим собой?

— Нет, — вскрикнула она, вскакивая на ноги; девочка и мальчик в отчаянии прижались друг к другу, и Киръява спустилась на песок к Пантелеймону. — Я, Уилл!

Мы пойдём в ваш мир и будем там жить! Ну и пусть мы с Паном заболеем, мы сильные, могу поспорить, что нас надолго хватит, а в вашем мире, наверное, есть хорошие врачи — доктор Мелоун должна знать! О, давай сделаем так!

Он качал головой; на щеках его блестели слёзы.

— Думаешь, я это вынесу, Лира? — сказал он. — Думаешь, я смогу жить счастливо, глядя, как ты заболеваешь, тебе становится хуже, как ты слабеешь и умираешь, пока я с каждым днём становлюсь сильнее и взрослее? Десять лет… Это ничто. Они промелькнут, как одно мгновение. Нам будет за двадцать. Уже скоро. Только подумай, Лира: мы с тобой выросли и только готовимся сделать всё, что хотели, и вдруг… всё кончается. Думаешь, я смогу жить после того, как ты умрёшь? О, Лира, я бы не раздумывая ушёл за тобой в мир мёртвых, как ты за Роджером, и две жизни пропали бы даром — твоя и моя. Нет, мы должны прожить наши жизни вместе — хорошие, долгие, полные хороших дел жизни, а если нельзя прожить их вместе, нам… нам придётся прожить их врозь.

Она закусив губу смотрела, как он ходит взад-вперёд, обезумев от горя.

Он остановился, повернулся к ней и продолжал:

— Помнишь, что он ещё сказал, мой отец? Он сказал, что мы должны строить Небесную Республику там, где мы есть. Он сказал, что для нас нет другого места.

Теперь я понял, что он имел в виду. О, это слишком жестоко. Я думал, он имел в виду только лорда Азраила и его новый мир, но он имел в виду нас, тебя и меня.

Мы должны жить в своих мирах…

— Я спрошу алетиометр, — сказала Лира. — Он должен знать! И как я раньше не подумала.

Она села, одной рукой вытирая слёзы, а другой доставая рюкзачок. Она всегда носила его с собой; годы спустя, думая о ней, Уилл всегда представлял её себе с этой сумочкой на плече. Быстрым движением, которое он так любил, она убрала волосы за уши и вынула свёрток чёрного бархата.