— Пан, — горестно спросила она, — Ох, Пан, почему же ты не рад? Почему?

Он превратился и белоснежным горностаем проплыл к ней над песком. Другой дэмон тоже превратился — Уилл почувствовал, как будто что-то легонько сжало его сердце — и стал кошкой.

Прежде чем подлететь к нему, она сказала:

— Ведьма дала мне имя. Раньше оно мне было не нужно. Она назвала мена Киръява.

Но послушай, послушай нас…

— Да, вы должны послушать, — сказал Пантелеймон. — Это трудно объяснить.

Дэмоны рассказали им всё, что услышали от Серафины Пеккала, начиная с открытия о самих детях: о том, как они, сами того не желая, стали подобны ведьмам в способности разделяться, оставаясь одним существом.

— Но это не всё, — сказала Киръява.

А Пантелеймон сказал:

— О, Лира, прости нас, но мы должны рассказать тебе, что мы узнали…

Лира растерялась. Когда это Пан просил прощения? Взглянув на Уилла, она увидела, что он так же озадачен.

— Скажите нам, — ответил он. — Не бойтесь.

— Это касается пыли, — сказала кошка-дэмон. Уилл в изумлении слушал, как часть его самого рассказывает то, чего он не знает. — Вся пыль на свете утекала в ту бездну, которую вы видели. Что-то её остановило, но…

— Уилл, это тот золотой свет! — сказала Лира. — Свет, который утёкал в бездну и исчезал… Это и есть пыль? Правда?

— Да. Но она до сих пор всё время утекает, — продолжил Пантелеймон. — А она не должна. Она не должна вся утечь. Она должна оставаться в мире, не исчезая, иначе всё хорошее ослабеет и умрёт.

— Но куда уходит остальная пыль? — сказала Лира.

Оба дэмона посмотрели на Уилла. И на нож.

— Каждый раз, когда мы открывали окно, — сказала Киръява — и Уилл снова ощутил лёгкую дрожь: она это я, а я это она, — каждый раз, когда кто-нибудь открывал окно между мирами, мы или старики из Гильдии — кто угодно, нож прорезал миры до внешней пустоты. Та же пустота и в бездне. Мы этого не знали. И никто не знал, потому что края окон были слишком тонкими, чтобы их увидеть. Но достаточно широкими, чтобы вытекала пыль. Если окно сразу закрывали, много вытечь не успевало, но тысячи окон остались открытыми. И пыль всё время утекает из миров в никуда.

Уилл и Лира начинали понимать. Они боролись с собой, отталкивая эти мысли, но как серый свет утра просачивается на небо и гасит звёзды, так и реальность проникала за каждую выставленную ими преграду, вползала за все закрытые ими ставни, пробиралась мимо каждой завесы.

— Каждое окно, — шёпотом сказала Лира.

— Все до одного должны быть закрыты? — сказал Уилл.

— Все до одного, — как Лира, прошептал Пантелеймон.

— О нет, — сказала Лира. — Нет, не может быть…

— И мы должны покинуть свой мир и жить в мире Лиры, — сказала Киръява, — или Пан с Лирой должны покинуть свой и жить в нашем. Другого выбора нет.

И внутри у них зажёгся бледный свет дня.

И тогда Лира громко закричала. Прошлой ночью совиный крик Пантелеймона напугал всех мелких тварей в округе, но ему было не сравниться со страстным воплем, который теперь вырвался у неё. Дэмоны были потрясены, и Уилл, увидев это, понял почему: они не знали остальной правды — того, что узнали они с Лирой.