Я попыталась их развязать тут же, на месте, но ничего не вышло. По весу коробка была довольно тяжёлой, поэтому я, ухватившись за верёвку, волоком подтащила её к краю лаза и, стараясь не сбить стремянку, которую удерживала одной ногой, просто-напросто скинула коробку вниз.

С громким стуком она упала на пол, подняв облачко пыли и трухи, но не развалилась, как я в тайне надеялась, и верёвки продолжали крепко сжимать её бока.

Я подождала немного. В доме по-прежнему было тихо, и никто не бросился к упавшему коробу.

Больше ничего путного на чердаке не нашлось, и я решила спускаться вниз, запихав за пояс свёрток со свечами.

Только чудом не покалечившись, я сумела слезть со стремянки без происшествий, но обратно в сарай на всякий случай утаскивать её не стала.

Свечи аккуратно сложила на тумбу в прихожей.

Потом доволокла коробку до кухни и стала шарить по полкам и шкафчикам в поисках подходящего ножа, чтобы перерезать шпагат.

Сначала я безрезультатно попыталась поддеть крышку ломом. Найденные ножницы оказались ужасно тупыми. А нож, который отлично резал колбасу и хлеб, еле-еле справлялся с промасленным шпагатом, так что мне пришлось изрядно попотеть, чтобы если не перерезать, то хотя бы перепилить верёвки на коробке.

Это настолько выбило меня из сил, что я всё бросила, как есть, едва последняя преграда к содержимому коробки была преодолена, даже не стала сразу поднимать крышку, а налила себе чаю и обессилено села на табуретку, бессмысленно глядя в окно и прихлёбывая из чашки.

Я очень устала. Казалось, во мне образовалась какая-то пустота: ни мыслей, ни эмоций, ничего. Только горечь. На меня напало какое-то отупение.

Может быть, я даже задремала с открытыми глазами.

Какая же эта Анцыбаловка ужасная глушь. Не к кому обратиться за помощью. За всё время из местных жителей я видела только угрюмого старика и нелюдимую старушку. Хотя родители упоминали ещё трёх-четырёх старушек, якобы тоже проживающих в деревне. Но, хотя некоторые дома казались более-менее обитаемыми, их хозяек я ни разу не встречала. И мне было даже страшно представить, кто открыл бы мне дверь, постучись я в один из этих всегда запертых домов. Да и та бабулька, которую мы прошлый раз с мамой видели, хотя и смотрела на нас в упор, никак не реагировала на приветствие. Либо она глуховата, либо воспринимала нас как плод своего воображения, что ничуть не способствовало желанию всё же попытаться наладить с ней общение.

Папа, сам городской житель, обожал такие глухие деревенские места. В детстве его самым ярким, самым, наверное, счастливым воспоминанием была жизнь вместе с дедушкой и бабушкой в отдалённом селении, где не было ни телефонов, ни телевидения, ни электричества, ни водопровода. И людей там тоже особо-то и не было. По старинке дома отапливались печами, а с наступлением сумерек все просто-напросто ложились спать. Маленькому мальчишке всё казалось замечательным приключением: и катание на лошадях, везущих телегу с сеном, и колка дров для печи, и баня, и даже работа в огороде. Поэтому папа был уверен, что нам с мамой в любой глуши будет так же весело, как было ему в детстве. Даже понятия не имею, почему мама никогда его в этом не разубеждала. Иногда взрослые поступали совершенно нелогично, как я уже не раз говорила.