Первым делом я проверила, закрыты ли окна. Только в маминой спальне сквозняк по-прежнему шевелил тюль. Надёжно заперев окно, я подошла к родительской кровати. Подушка ещё хранила очертания маминой головы, простыни были характерно смяты. Глаза снова заволокли слёзы, и я ничком бухнулась на кровать, чтобы хоть как-то, хоть запахом вернуть частичку мамы.

И тут же подскочила как ужаленная. На меня внезапно явственно пахнуло плесенью и тиной, а не маминым кремом или кондиционером для белья. Как в погреб сунулась.

Я хотела немедленно бежать обратно на яблоню, но в животе вдруг громко заурчало и стало как-то невыносимо голодно. Быстро открыв холодильник и прислонив лом к дверце, я принялась запихивать в рот колбасу и сыр, наспех запила холодным вчерашним чаем и помчалась (хотя и не так быстро, потому что лом мешал) в «Филиал Apple». При мысли о том, что это название придумала мама, у меня снова покатились слёзы.

Пока я шла к интернет-яблоне, на меня опять потянуло плесневелой водой. Резко обернувшись в сторону запаха, готовая бежать прочь, я ничего не увидела. Но там был колодец. Неужели крышку сдвинули? Это невозможно! Даже папе пришлось прилагать усилия, чтобы чуть-чуть приоткрыть колодец.

Приподняв лом, я крадучись подошла к заброшенному колодцу. Крышка прочно лежала на своём месте. Ничто не указывало на то, что кто-то был здесь ночью. Трава, которую приминал папа, уже давным-давно расправилась, и колодец снова был надёжно скрыт от непосвящённого глаза.

Всё же я подошла ещё ближе и осторожно ногой постучала по деревянному кругу. Удивительно, что на вид такая трухлявая, крышка на деле была очень-очень прочной, будто не из дерева сделана, а из железа. И точно такая же холодная была: стоявшая уже столько дней жара никак не нагрела дерево, и даже сквозь подошву резинового тапочка я чувствовала ледяное дуновение, будто в холодильник наступила. Я постучала по крышке теперь и ломом. Раздался глухой звук, и больше ничего. Непонятно только, откуда шла вонь. Чтобы выяснить это, нужно было бы опуститься перед колодцем на колени и нагнуться к самой крышке носом. Наверное, мама так и делала. Поэтому я не стала повторять за ней.

Затаскивать лом на дерево оказалось ужасно неудобно, но я всё равно побоялась расставаться с ним. Приладив лом между веток и поймав сеть, я набрала мамин номер. Пара гудков – и обрыв связи, тишина. Я попробовала ещё раз, но теперь абонент был недоступен.

Папе звонить было ещё рано, и я решила ещё раз исследовать дом.

Но сначала я нарезала себе бутербродов и разогрела чай. Ела, не чувствуя вкуса, просматривала фотографии на телефоне, где были папа и мама, смотрела на мамин стул и опять плакала. Я чувствовала себя очень одиноко и хотела, чтобы вернулась мама. И боялась, что она вернётся, а это не она… Поэтому всё время глядела в окно кухни на калитку, ведущую в лес. А фотки, где мама в лесу изображала привидение, пролистывала.

Что-то изменилось в доме. Сначала я думала, что стало просто слишком тихо, но потом посмотрела на стул, на котором вчера сидела странная мама, и вдруг поняла. Запах! Больше не пахло ни плесенью, ни болотом.