Он набрал воздуха и продолжал:
– Я помню, как я стоял рядом с тобой и думал: «Господи, ну что за бред… Зачем все это? Все равно ведь надолго меня не хватит… Да, конечно, я люблю ее, очень люблю, но однажды, никому не известно где, когда и почему, я стану таким же, как и все – сойду с рельсов и, как последний кобель, отправлюсь искать на задницу приключений… И потом буду дрожать в надежде, что она не узнает, а если узнает, то сделает вид, что не знает, а если не сделает вид, то просто не придаст значения…» И каждое новое «да!», сказанное в ответ, рождало у меня в мозгу десять новых вопросов, а следующее, что я помню, – это как мы выходим и нас осыпают рисом…
Он вдруг обнаружил, что его руки, до этого судорожно сжатые у груди, теперь обращены к миру ладонями вверх, как будто готовы что-то от него принять, правда, пока неизвестно, что именно.
– Ну вот, собственно, все, что я хотел сказать. Могу только добавить, что, сколько бы ни прошло лет – пятьсот, тысяча или миллион, неважно, – люди все равно не изменятся. Они могут переселиться на Луну, построить колонии на Марсе или в системе Альфы Центавра, но никакие высокие цели и устремления не изменят их сути. Мужчины всегда будут оставаться мужчинами – тупыми, надутыми, упрямыми, безрассудными, жестокими, агрессивными… И точно так же среди них вдруг будут рождаться книжники, поэты, воздухоплаватели, мальчишки, которые видят животных в облаках, как будто они племянники Роберта Фроста[101] или Шекспира, хотя это, конечно, ни при чем… Иной раз под толстой кожей у них спрятано мягкое сердце: они могут заплакать, если при них умирают дети или просто если кончается чья-то жизнь. Но при этом им всегда будет казаться, что в соседнем дворе и трава зеленее, и молоко гуще, даже если они доберутся до кратеров Луны и спутников Сатурна… Поверь мне, ничего не изменилось в этом мире. С одной стороны – дикие звери, которые полмиллиона лет назад с бессмысленными воплями вылезли из пещер и с тех пор очень мало изменились. С другой – представительницы другой половины человеческой расы, которые продолжают втирать им про всякие брачные ритуалы, и они все так же слушают, правда, теперь уже вполуха, вполсердца и далеко не всегда…
Ее молчание настораживало и пугало его. Поэтому ему ничего не оставалось, как продолжать:
– Вот у тебя так не бывает – каждое утро, когда я еду на работу мимо домов на нашем склоне, я почему-то думаю о людях, которые там живут… Я их совсем не знаю, но в глубине души я надеюсь, что у них все хорошо, что они счастливы, что у них в домах не пусто и не тихо. А потом, когда еду с работы вечером мимо тех же домов, то опять думаю, как они там, что делают, все ли у них в порядке… Я знаю, если перед домом прибит баскетбольный щит, это значит, здесь растет сын. А если на дорожке возле дома разбросан рис, значит, здесь дочь, и она уже выросла и, скорее всего, счастлива, но этого никогда не узнать наверняка… Остается только надеяться. И вот так каждое утро я про них думаю. И каждое утро надеюсь, что они счастливы, и прошу Господа, чтоб так и было!