Я уже почти задыхался от слез, но все равно продолжал:
– Посмотри наверх, вниз, по сторонам. И тебе все станет ясно.
Повисло молчание. И я увидел, как кладбище Пер-Лашез покидает последний луч солнца. В тишине было слышно, как с деревьев падают листья.
Стук сердца под плитой стал как будто тише, и голос, когда она заговорила, тоже был совсем другим.
– О нет! – со стоном сказала она. – Это что, правда?
– Правда.
– Но ты ведь сможешь меня спасти? Ты же для этого сюда пришел?
– Нет, милая моя Диана де Форе. Я пришел просто повидаться…
– Ты же говорил, что любишь меня!
– Я и люблю. Правда, очень люблю.
– Так что же ты?!
– Как тебе объяснить… Понимаешь, я – не тот, за кого ты меня приняла. Но я действительно люблю тебя. Потому что ты – девушка, о которой я мечтал всю свою жизнь.
– Не ври, так не бывает!
– В том-то и дело, что бывает, как бы странно это ни звучало.
– Значит, все эти годы ты ждал нашей встречи точно так же, как ждала я?
– Выходит, что так.
– И ты не жалеешь о том, что ждал?
– Не жалею. Хотя, если честно, мне было одиноко…
– А теперь?
– А что теперь? Ты ведь даже не представляешь, сколько мне лет…
– Господи, какое это для нас имеет значение?
– Мне ведь уже… – Я запнулся. – Семьдесят три…
– Так много?
– Так много… – сказал я.
– Но у тебя такой молодой голос!
– Это потому, что я говорю с тобой…
Мне показалось, что прямо у меня под рукой что-то происходит – оттуда шли какие-то странные звуки. Может, она… плакала? Я молчал.
– Господи, как же все это странно… – сказала она наконец. – Милый мой, хороший… Мы с тобой как будто сидим на качалке. Когда моя сторона поднимается – ты опускаешься, когда я опускаюсь – ты поднимаешься. Неужели мы так никогда и не сможем встретиться… по-настоящему?
– Только здесь, – ответил я.
– Значит, ты еще придешь? Правда придешь – не обманешь? Не бросишь меня еще раз? – торопливо проговорила она.
– Нет. Обещаю.
– Подойди поближе, – прошептала она. – А то мне трудно говорить. Помоги мне.
Я склонил голову, и мои слезы вновь упали на ее мраморное лицо. И это действительно помогло – ее голос стал звучать громче.
– Наверное, нам уже надо прощаться, пока у тебя не кончились слезы… – сказала она.
– Прощаться?
– Сколько, ты говоришь, тебе – семьдесят три? А у тебя там кто-нибудь есть – за оградой?
– Нет. К сожалению.
– Ну, тогда ты точно придешь. И наверное, опять будешь лить слезы.
– Конечно, буду. Сплошным потоком…
– Приходи поскорее. Я должна столько всего тебе рассказать.
– Про смерть?
– Нет, милый… Про вечность! Смерти же нет. Это – просто вечность. Я научу тебя. Чтобы ты не лил больше слезы. Ну, все, пока. До встречи.
Я поднялся.
– Прощай, Диана де Форе, – сказал я.
На ее лицо спланировал сухой лист. Прощай.
И я побежал рваться в закрытые ворота и звать охранников, чтобы меня выпустили наружу. Конечно, где-то в глубине души теплилась надежда, что никто меня не услышит и я останусь на этом кладбище навсегда…
Но охранники, конечно, вышли. И открыли мне ворота.
Сверчок
Хлопнула входная дверь, и Джон Мартин, на ходу сбрасывая с себя пальто и шляпу, проворно, как фокусник, проскочил мимо жены, после чего, вынув из кармана свежую хрустящую газету, сунул пальто в шкаф, как будто это был призрак, от которого он хотел избавиться, и устремился в гостиную, на ходу успевая бегло просмотреть новости, определить по запаху степень готовности ужина и бросить через плечо пару фраз супруге, которая все это время пыталась за ним угнаться. Ему казалось, что вокруг него все еще витает еле уловимый запах поезда и зимней ночи. И только очутившись с газетой в кресле, он вдруг понял, что в доме стоит какая-то… странная тишина. Как если бы над гнездом каких-нибудь воробьев, малиновок или пеночек нависла зловещая тень ястреба и они испуганно примолкли.