Кудрявцева, подумав, согласилась. По версии Муравьевой, далее события разворачивались так. Когда ее повели в тюрьму, Матюнин под каким-то предлогом отослал напарника и вдвоем с Муравьевой дошел до места, где их поджидала Кудрявцева с точно таким же узелком. Ее и отвел в тюрьму. Тюремное начальство четыре месяца ни о чем и не подозревало: Муравьеву там никто до того в глаза не видел, в личных делах арестантов еще не имелось ни фотографий, ни отпечатков пальцев, «Муравьева» режима не нарушала – кто тут что заподозрит?
Далее, опять-таки по версии Муравьевой, все обстояло очень просто: за эти четыре месяца она так и не удосужилась отдать городовому оставшуюся пятерку, он обиделся и наябедничал…
Полицейское начальство распорядилось срочно доставить из тюрьмы Кудрявцеву. Однако толку не вышло: видимо, отношения меж теткой и племянницей и в самом деле были самые сердечные. Говоря современным языком, Кудрявцева ушла в глухую несознанку: твердила, что никакой путаницы и подмены тут нет, что она и есть доподлинная Муравьева, а эту бабу, что ей предъявляют как Муравьеву, видит впервые в жизни. Городового, кстати, тоже, и привел ее в тюрьму совсем другой, которого она уже не опознает – мало ли их в Коломне, раньше сроду не видела…
Получался тупик. Пристав все же сообразил, как из него выбраться: послал за дочерью Кудрявцевой. Та, видимо, в эту историю не была посвящена, потому что простодушно заявила: ну как же, вот это – моя двоюродная сестра Муравьева, а это – моя родная матушка Кудрявцева…
Как ни ломал голову пристав, так и не нашел, какую статью можно Кудрявцевой предъявить. А потому отпустил ее домой с дочкой, Муравьеву отправил в тюрьму отбывать законные полгода, а сам взялся за Матюнина.
Однако старший городовой тоже, подобно Кудрявцевой, уперся, как скала. Твердил: Муравьеву он несколько лет знает, тут она не врет, но вот во всем остальном она брешет. И вообще, ни в какую тюрьму он ее никогда не отводил, а кто конвоировал, знать не знает.
Пристав орал, как медведь в берлоге. Матюнин упирался и не признавался решительно ни в чем: никого он в тюрьму не отводил и вообще понятия не имеет, которое число господин пристав имеет в виду. Не могу знать! Никак нет! Хоть зарежьте!
Разъяренный пристав раскрутил следствие на полную, вовлекши в него весь личный состав – точнее, всех городовых. И ничегошеньки не добился. Никто не помнил, кто именно дежурил в тот день, был Матюнин на службе или нет, да и кто будет помнить столь мелкое, незначительное дело, как конвоирование четыре месяца назад в тюрьму мелкой воровки?!
И тут уж заработала извечная русская расхлябанность. Журнала записи дежурств не имелось (хотя вообще-то его полагалось вести, ну да Коломна – не Питер и не Москва). Предписания о конвоировании Муравьевой в тюрьму тоже не отыскалось (видимо, в свое время поленились заполнять. А зачем, коли дело и так ясное, да еще мелкое?). Тюремные служащие, заваленные текучкой по самые уши, тоже не помнили, кто именно четыре месяца назад приводил Муравьеву в тюрьму. Конвоиру полагалось расписаться в «приемной ведомости» тюрьмы – мол, арестованную сдал, но вместо подписи там обнаружилась неразборчивая закорючка чернильным карандашом, которую Матюнин своей не признавал…