Вик остановился перед гаражом и направился в дом, Мелинда вышла из машины. Он перенес ящики с растениями обратно в гараж. Было без четверти четыре. Он посмотрел на небо – около шести прольется небольшой дождь.

Он снова ушел в гараж и по одному вынес на подъездную дорожку три террариума с земляными улитками, накрытые рамками с медной сеткой, пропускавшей дождевую воду Улитки любили дождь. Наклонившись над одним из террариумов, Вик наблюдал, как две улитки, которых он назвал Эдгаром и Гортензией, медленно приближаются друг к другу, поднимают головы, целуются и ползут дальше. Вероятно, сегодня они будут спариваться под дождем, моросящим сквозь сетку. Они спаривались приблизительно раз в неделю, и Вик полагал, что они по-настоящему любят друг друга, потому что из всех улиток Эдгара интересовала только Гортензия, а Гортензия никогда не отвечала на попытки других улиток поцеловать ее. Три четверти из тысячи улиток Вика были их потомством. Они были очень внимательны друг к другу, заботясь о том, кто возьмет на себя бремя кладки яиц, на которую уходило не меньше суток. Заметив, что Гортензия откладывает яйца чаще, чем Эдгар, Вик дал ей женское имя. Вот она, настоящая любовь, думал он, пусть они всего лишь брюхоногие. В какой-то книге Анри Фабра[29] Вик вычитал, что улитки перелезают через садовые стены, чтобы найти партнера, и, хотя не проверял это экспериментально, твердо верил, что так оно и есть.

Чувство вины так и не возникло у Вика – может быть, потому, что ему было еще о чем подумать и чему посвятить свое время. Мелинда заявляла всем знакомым, что Вик – убийца Чарли. Это можно было объяснить шоком после смерти Чарли, но прошло уже три недели, а она все не унималась. Дома она куксилась и огрызалась на него. Судя по всему, она замышляла ответный удар, но Вик не представлял, какой именно. Кроме размышлений о дальнейших действиях Мелинды и попыток смягчить ее отношения с друзьями (что он делал, проявляя максимум галантности и сочувствия), у него было чем заняться в свободное время.

Дня через три после дознания у коронера Хорас навестил Вика в типографии. Некоторое время Хорас изучал разрозненные листы с греческим шрифтом – результат дня работы, разглядывал орнамент для обложки Ксенофонта – выбранный Виком, а не тот, в который небрежно ткнула Мелинда, – но спустя пять минут заговорил о том, ради чего пришел.

– Вик, я волнуюсь, – решительно начал он. – Ты ведь знаешь, что меня беспокоит?

Стивен и Карлайл уже ушли домой. Вик и Хорас остались в печатне одни.

– Да, – ответил Вик.

– Она два раза приходила к Эвелин. И один раз к Мэри.

– Да, она упоминала, что была у Эвелин, – без малейшего удивления сказал Вик.

– Ты же знаешь, что она о тебе говорит… – Хорас замялся. – Она сказала Мэри, что то же самое заявляет тебе и дома. – Он помолчал, но Вик ничего не ответил. – Меня это особо не интересует, хотя ужасно, что по городу ползут слухи, но чем это кончится для Мелинды?

– Она успокоится, – терпеливым тоном сказал Вик, опираясь бедром об угол наборного стола.

Сквозь оконное стекло послышался голос малиновки: «Твить? Твить?» Крохотный самец сидел на подоконнике снаружи. Сгустились сумерки. Интересно, птица голодна или что-то случилось? Прошлой весной малиновки свили гнездо в низкой каменной ограде у заднего входа.