В Стогове заговорило чувство мужской гордости.

– Я ружье возьму, Валерка – топор! Что мы, не справимся с одним мужиком? В блокаду на чердаке сигнальщика брали, может, даже вооруженного. И ничего, не побоялись…

– Знаю я, как вы брали!.. Хорошо, что он разбросал вас по сторонам, а не швырнул с крыши, – перебила Нелли Ивановна.

Стогов обиделся, удивившись, что Нелли Ивановна помнит их неудачу по задержанию диверсанта на чердаке дома.

– Лучше беги за Никитичем! – приказала она. – Если он даст добро, тогда возьмешь ружье.

Никитич пришел быстро и, прежде чем идти в баню, подошел к директору.

– Чего испугалась-то, Ивановна? Аль не знаешь, кто живет в наших краях?

– Знаю, но не очень верю. Может быть, бандит… Надо бы как-то сообщить в милицию.

– Какой же бандит будет топить для вас баню? Я же вам говорил, что милиции здесь нет и еще сто лет не будет. И зачем милиция? Это – человек, и один Бог знает, как он сюда попал. Может, он и сам не знает, за что был сослан… А ты зачем ружье взял?! – накинулся Никитич на Стогова. – Он что, на кого-нибудь из вас напал? Или хочешь премию получить за его поимку? У нас так не делают… Не пугайся, – обратился он к директору, – и его не пугай, он не из пужливых. Пойдем-ка к нему вместе со мной. Да, еду захвати, может, он голодный! Витьку с Валеркой возьми заодно!

– Нет! Мы не в зоопарк идем! – возразила директор.

Никитич долго и шумно вытирал ноги, прежде чем войти в предбанник. Его примеру последовала директор.

В бане оказалось двое мужчин: обросшие, небритые, они оба выглядели стариками. Тот, что постарше, часто и утробно кашлял.

– Есть будете? Вот женщина принесла кастрюлю супа и хлеб, – обратился Никитич к ним так, будто пришел к знакомым.

– Можно. Мы ненадолго. Вот приятель мой немного очухается – и мы уйдем. Лягавых здесь нет?

Вопрос о «лягавых» Нелли Ивановну несколько насторожил. Она слышала, что среди уголовников так называют милиционеров.

– Нет, откуда они здесь! – ответил Никитич.

– Подпилок бы – «браслеты» снять, руку натер до крови. – Младший показал запястье левой руки, обмотанное тряпками.

– Найдем! – Никитич подсел поближе. – Детдом здесь. Эвакуированные из Ленинграда, блокадные детишки, значит. А это директорша…

– Из Ленинграда? Из самого города? – с волнением произнес старший. – Ну, как там? Выдержат? Немцы не войдут в город? Много погибших? А Васильевский остров здорово пострадал? Вы, случаем, не с Васильевского?

Он задавал вопрос за вопросом, глядя на Нелли Ивановну, и почти не давал возможности ответить ни на один из них. Но потом сильно закашлял и, повалившись набок, зарыдал.

– Ну ладно, Доктор, не раскисай! – подошел к нему напарник.

– Не трогайте его! – Нелли Ивановна дернула за рукав младшего. – Он сам успокоится.

Младший, как бы извиняясь, заметил, что когда Доктор вспоминает о Ленинграде, всегда плачет.

Все умолкли. Вскоре перестал рыдать и тот, кого называли Доктором. Он медленно поднялся, вытер рукавом сначала один, потом другой глаз и тихонько прошептал:

– Простите!

Нелли Ивановна подошла к нему, протянула носовой платок и спросила с упреком: