Виктор рассказал о похоронах своей сестры, которая после ранения в легкое в декабре сорок первого так и не смогла выздороветь. Зашив ее в простыню, они с матерью, обессиленные и убитые горем, целый день везли труп на детских санках до самого Волкова кладбища. Это настолько врезалось в память, что другие, довоенные многолюдные похоронные шествия по улицам до самого кладбища он и не запомнил.

Радовались в деревне тоже сообща. И радость эта сейчас, как правило, была также связана с войной. Когда возвращался кто-то на побывку после ранения или инвалидом, непригодным к службе, народ опять шел толпой. Одним хотелось взглянуть на вернувшегося счастливчика, другим надо было уточнить, не встречал ли он на фронте родственника, третьим хотелось услышать что-нибудь о войне.

Дождался такой радости и председатель.

В конце января сорок третьего года Нелли Ивановна ездила в район вместе с Валеркой, правившим лошадью. Но возвращались они не как всегда, поздно ночью, а значительно раньше. В сумке директора лежала газета с сообщением о прорыве блокады Ленинграда. С радостными слезами на глазах она снова и снова перечитывала строки сообщения о том, как войска Лениградского и Волховского фронтов перешли в наступление и через неделю ликвидировали «бутылочное горло», разъединявшее Ленинград с Большой землей. В статье мелькали милые, дорогие ей с детства названия населенных пунктов: Шлиссельбург, Московская Дубровка, Рабочие поселки номер один, три, пять, восемь. Читая их, Нелли Ивановна громко всхлипывала.

– В этих местах, – говорила она Валерке, – прошло мое детство, там остались все мои родственники.

Немного успокоившись, женщина поведала, как, будучи маленькой, ходила с отцом по болотам за клюквой и в лес за грибами; как однажды, потеряв из виду отца, заблудилась и проплакала всю ночь, сидя под березой. И совсем сразила Валерку, признавшись, что добивалась в начале блокады отправки в партизанский отряд, поскольку очень хорошо знала местные леса.

Валерка глядел на директора с удивлением и восхищением. Сейчас он видел в ней единомышленника по несбывшейся мечте о фронте – мечте, осуществление которой у них с Витькой было смыслом жизни в блокадном городе до самой эвакуации детдома.

За разговором они не заметили, как нагнали одинокого человека, шагавшего по ухабистой таежной дороге. Спина его возникла совсем близко из-за поворота, заросшего ельником и прикрытого большими сугробами снега. Эта встреча оказалась неожиданной даже для лошади. Она вскинула голову и притормозила, отчего, глянув вперед, директор и Валерка вздрогнули. В зимнюю пору мало кто ходил между деревнями, особенно этой дорогой, где на протяжении сорока километров не было никакого жилья. Путник был одет в шинель. Это успокаивало, но не сильно, потому что шинель была самой распространенной в это время одеждой и в ней мог ходить кто угодно.

Человек шел по колее под скрип снега под сапогами, не оборачиваясь, пока Цыганка едва не коснулась его спины. Оглянувшись, на какую-то долю секунды он замер, потом уверенно взял лошадь под уздцы и поздоровался.