— В Воронеже? — задумалась, переложила салфетку. — В Воронеже… Нет, ты что-то путаешь, дорогой. Не греми ложкой — ты не в трактире. В Воронеже… В Петрограде был дом, это я хорошо знаю. Была дача в Ялте. Два дома в Москве, один из них на Тверской. Подмосковное где-то было. А в Воронеже?.. Нет, не помню. Ты что-то путаешь.
— Ну как же, Ма! Бабушка говорила…
— Не греми ложкой. И когда ты наконец оставить эту плебейскую привычку пить черный кофе? Правда, все равно — ни молока, ни сливок в доме нет. Бабушка говорила… Может, она кого-то из знакомых имела в виду? А, собственно, почему ты спрашиваешь?
— Да так, интересно. А про семнадцатый год она тебе что-нибудь рассказывала?
— Очень редко и неохотно. Она не любила вспоминать это время. И осуждать ее за это нельзя. Ведь тогда мы потеряли все, что веками добывали и преумножали паши предки, — славу, величие, положение в обществе… и многое другое.
— Неужели так ничего и не сохранили? — хитро улыбнулся Женька. — И не передавали из поколения в поколение?
— Эжен, — она называла его так, на французский манер, когда начинала сердиться и хотела напомнить, что, как достойная представительница древнего рода, рассчитывает на большее уважение и имеет право требовать его. — Эжен, ты до сих пор не научился правильно вести беседу. Если тебя что-то интересует, спрашивай прямо, и мне будет легко и интересно отвечать. Так о чем ты? Конечно, есть вещи, нетленные в веках: гордость за своих предков, например…
— Ну а что-нибудь более существенное?
— Ах вот ты о чем! Так, мелочи… Жалкие крохи на память о былом — символы, реликвии — ничего материального, кроме дуэльных пистолетов прадеда, с которыми он защищал свою честь у барьера. Что ты улыбаешься?
— А помнишь, Ма, ты как-то говорила, что бабушка Настя и ее тетка-княгиня прятали в семнадцатом году в каком то подпале фамильные ценности? Это разве не в Воронеже было?
Ма печально улыбнулась.
— Наконец то в тебе проснулся интерес к истории нашего рода. Но это скорее легенда, чем воспоминание. Что-то об этом я действительно слышала, но должного значения никогда не придавала, как, скажем, не придают значения семейному преданию о традиционном призраке в родовом замке. Да, да, в семнадцатом… Мы тогда решили трудное время в Швейцарии переждать…
— Ма, а почему «мы»? Тебя ведь тогда еще не было.
— Ах, как ты похож на своего отца — столько бестактности в каждом вопросе. Ведь ты разговариваешь с матерью. И вообще, меня огорчает твое явное пренебрежение к славе предков.
— Прости, Ма, — сказал Женька, стараясь подделаться под ее тон. — Я обещаю впредь не огорчать тебя. Так что там, в Швейцарии?
— У нас там какая-то родня была. Кто-то за кем-то был замужем: за бароном — не то прусским, не то французским, не помню уже сейчас его имени, да, пожалуй, и не знала его. Ну, естественно, взяли с собой только самое необходимое, а ценности оставили в России, до лучших времен. Но вот где? Знаю только твердо — не в Воронеже. Видимо, бабушка придумала этот город, чтобы запутать след, сохранить тайну, возможно надеясь на счастливый случай. А поговорить о прошлом, вспомнить ей порой хотелось, но она опасалась родни — многие ведь, как и она, остались в России. Вот она, видимо, и придумала Воронеж. Не комкай салфетку. Ты поздно сегодня?