Женька сделал по привычке выписку и закрыл книгу. Похоже, он недалек от цели. Странно, по это почти разочаровало его. И почему-то вовсе не хотелось идти дальше. Прежняя дорога была хороша — она дарила много неожиданностей и открытий, чистых радостей поиска, причастности к истории земли Русской. Теперь же предстояло покинуть благородный путь искателя и с тревожным нечистым волнением ступить на заурядную и нечистую тропу кладоискателя. Было в этой роли что-то недоброе, низкое; чем-то она походила на роль осквернителя древних захоронений, а то и просто — жулика, лихорадочно шарящего по полкам и шкафам покинутого хозяевами дома.
Но, как всегда, в минуту сомнения позвонил Вальтер и радостно сообщил, что угрозыск в двадцать седьмом году занимал усадьбу Рождествено, что сейчас в ней дом отдыха для артистов Москонцерта и что он возьмет туда Женьке путевку на двенадцать дней, в двухкомнатный «люкс».
— Управишься за этот срок? То то! Все паши страдания, Жека, происходят от несбывшихся желаний. Выхода два — иметь поменьше и поскромнее желания или неограниченные возможности для их удовлетворения. Скоро, друг мой, ты поймешь разницу. Запиши эту мысль. Она того стоит. Договаривайся на работе, смело бери за свой счет — фирма «Вальтер и компания» платит за все. Путевка с двенадцатого — торопись. — И он повесил трубку, словно ждал и боялся возражений.
Но взять отпуск сразу не удалось: Федотыч, как чувствовал, дал Женьке задание съездить к какой-то тете Маше, у которой узко много лет протекает потолок, а строители и хозяйственники никак не договорятся, кому латать крышу.
Ты с ней повнимательнее, подобрее, — сказал Федотыч. Это женщина не простая, в войну разведчицей была, потом в милиции служила, а сейчас одна осталась, и потолок у нее течет. Помоги, как полномочный представитель прессы. Сперва с ней поговори, а потом с начальством, от которого ремонт зависит. Если надо, письмо подготовь.
— Да знаю я, — отмахнулся Женька. — Пока.
Тетя Маша встретила его радостно, будто долгожданного гостя. Несмотря на трудную жизнь, а может быть и благодаря этому, она, видимо, была сильно отзывчива на доброе слово, на самое маленькое внимание, даже на обычную вежливость. Она вся светилась навстречу — глазами, молодыми зубами, морщинками возле рта и глаз: куда посадить, чем угостить, не дует ли у окна, не жестко ли сидеть, не слишком ли горяч чай?
Жила она, коренная москвичка, в коммуналке, с соседом — пьяницей и бандитом, которого боялся весь дом и не боялась одна тетя Маша.
В комнате ее, старой, московской, было как-то по-солдатски просто, по уютно. Печь в углу, тряпочный абажур над вязаной скатертью, диванчик с подушками и валиками, ручная швейная машинка. На стене, рядом с плакатом о 40-ле-тии Победы, висела под прозрачной пленкой ее старая военная форма — гимнастерка с орденом, пилотка и ремень, а под ними стояли латаные, но начищенные сапоги.
У Женьки оказались с собой конфеты и пачка печенья. Он положил их на стол.
— Вот хорошо-то! — обрадовалась тетя Маша. — Чай сейчас будем пить! Из самовара. Ну-ка, Женечка, тащи вон оттуда, из ящичка, уголечки. Сейчас вздуем. У меня ведь такая комната редкая, счастливая — с печкой. Я туда трубу приладилась выводить — чайком настоящим балуюсь. Только не выдай меня случаем, я ведь тайком. Вот хорошо. Вот и гость у меня. Теперь долго про это буду вспоминать. Как мы тут чай пили и беседовали.