Вот и еще один долг. Докатились, Евгений Иванович. Мало того, что вас хотели купить, вы, оказывается, еще и негодяй.

Ма уютно сидела в креслах; колени ее были укрыты любимым мохнатым пледом, поверх которого лежал раскрытый толстый том.

— Ты голоден? Вот яблоки, конфеты. Свари себе кофе, если хочешь. Правда, ни молока, ни сливок нет, но ведь ты все равно пьешь черный. Послушай, как прелестно пишет: «…Сердце его живо и радостно дрогнуло и устремилось навстречу. Казалось, он сам готов был сделать шаги вперед, но… «Нет, — сказал он против воли, неприятным голосом, — по своему обыкновению я не понтирую в собрании. Особливо после такого скверного обода». Шеншин равнодушно удивился, в глазах его сверкнуло недоумение и тут же пропало. Он засмеялся, щелкнул пальцами и, поклонившись кивком, вежливо, но небрежно, отошел назад. Лермонтов едва не сделал шаг ему вслед, покраснел и сильно закусил губу, стиснул перчатку…» Какой тонкий и точный психологизм, Женя! Какая пластика, какое ровное благородство языка!

— А кто это? — Женька с такой силой грыз яблоко, что ему щипало глаза.

— Право, не знаю. Тут нет начала. И конца тоже. Но я люблю такие книги: они будят воображение, дают простор мысли. Да, а как твои успехи у Марины?

— Никак. Мы поссорились. — Женька подбросил вверх конфету и попытался поймать ее открытым ртом. Она больно ударила его по губе и упала на пол.

— Что ты делаешь, Женя! — поморщилась Ма. — Подними ее. И не вздумай съесть. Помиритесь. Вы часто ссоритесь и всегда миритесь.

Нет. На этот раз навсегда.

— Неужели так серьезно?

— Ужасно, — сказал Женька, ползая по полу в поисках конфеты.

— Но бери ее в рот. И не грызи ты так яблоко. Возьми нож. Ну и что будет дальше?

— Переживу, — сказал он спокойно и холодно, снова почувствовав, как щиплет глаза. И понял, что не переживет — такая холодная, яростная тоска разлилась в сердце…

Несколько дней Женька не мог прийти в себя. Из самоуверенного и находчивого молодого человека он превратился в растерянного мальчишку, который нашкодил по глупости и теперь не знает, что делать, как поправить положение, не нанеся ущерба своему самолюбию и гордости, без меры развитых в нем Ма и Вальтером.

Все, что было ясно и прекрасно до этой поры, вдруг обернулось другой и вовсе нежданной стороной — стало страшно, жестоко и грязно.

Но, помучившись, потерзавшись, Женька довольно скоро обрел прежнюю уверенность, нахальство и уважение к себе, утешившись тем, что уж если он так переживает из-за Маринки, если он не уступил Вальтеру, значит, он все-таки честный и хороший человек, ему можно верить, его нельзя не любить.

И не все еще потеряно. Не стреляться же, в самом-то деле. Просто он ошибся по молодости, приобретая жизненный опыт, и нужно только взять себя в руки, побольше работать, чтобы скорее рассчитаться с Вальтером, и настойчиво добиваться восстановления прежних добрых отношений с Маринкой. Она наверняка его любит. А если любит, то простит. Они поженятся, родят, Женька напишет книгу, и все будет хорошо. Еще лучше, чем прежде. Теперь он поумнел, многому научился, на него можно положиться, его можно уважать.