После разговора с Вальтером у Женьки была первая в жизни бессонница. Его даже не так напугало предложение адвоката лжесвидетельствовать перед законом, доверенным лицом которого тот являлся, и огромная задолженная ему сумма, как резкая перемена в обращении. Только что мягкие и заботливые руки тетешкали его как дитя и вдруг, превратившись в жесткие лапы, они сжали ему горло. Женька понимал, что Вальтер теперь не выпустит его, что он лишь на мгновение ослабил хватку, чтобы дать ему перевести дыхание и подумать. Женька понимал и то, что единственная возможность вырваться из этих хищных лап, иметь право навсегда порвать с Вальтером и впредь держаться от него подальше, — это рассчитаться с пим и как можно скорее.

По где взять деньги? Сумма долга огромна. Если даже он продаст кое-что из своих вещей, все равно он не погасит и десятой его части. На Ма рассчитывать тоже не приходится, да и стыдно ей признаваться в глупости и легкомыслии. Хотя вполне возможно, что она одобрительно отнесется и к карточным долгам — это благородно, это хорошо вписывается в ту систему воспитания, которую она наметила для Женьки. Но дальше этого дело не пойдет, помочь ему Ма не сможет.

Правда, у нее сохранились кое-какие вещички из прошлого, а где-то в старых чемоданах на антресолях прячется ящичек с дуэльными пистолетами прадеда. Но об этом и думать нельзя. Нельзя лишать Ма последнего утешения.

Где же достать денег? Если даже написать роман, так до гонорара роса очи выест. Да и Вальтер долго ждать не станет, опять какой-нибудь торг начнет. И тогда уже будет еще труднее от него отделаться, тот рано или поздно поставит его на кривую дорожку. На ту самую, которая кончается обычно железными воротами. Это Женька, слава богу, тоже понимал.

Утром, измучившись от бесплодных раздумий, от пустоты и тоски в сердце, Женька вдруг позвонил Маринке. Он не говорил с ней уже, наверное, недели три. И когда ему самому стало плохо, он вдруг пожалел ее и осознал, насколько мерзко вел себя и с каким достоинством, без упреков и жалоб, Маринка отошла в сторону, лишь только почувствовала, что стала ему ненужной. И стыдно, и горько.

— Привет, ясноглазая, — сказал он таким фальшиво бодрым голосом, будто сам себе плюнул в лицо.

— Привет. Что это ты?

— Соскучился, длинноногая и безупречная.

— Женя, не говори больше так…

Он растерялся.

— И про твою топкую талию?

— Про талию особенно. Тем более что у меня теперь ее вовсе нет.

— Что же ты так?

— А это не только я, это и ты…

— Как? — Женька еще ничего не понял, но похолодел.

— Как? — переспросила Маринка. — Как обычно.

— Что ты хочешь сказать?

— Женя, ты, честное слово, как маленький.

— И давно?

— Да тебе-то какая разница? Не волнуйся — я не собираюсь делить с тобой ответственность. И на алименты подавать не буду. И в твой профком не пойду. Не звони мне больше никогда. Пока.

Женька тут же перезвонил. Сначала долго не снимали трубку, а потом загудели частые гудки и гудели все время, пока он звонил. До вечера. А потом опять безнадежный длинные гудки в холодной пустоте телефонной трубки.