— Вспомни, Евгений, это очень важно. Подожди курить. Этому забавному человеку, который никого и никогда, даже кошки, не обидел, грозит длительное тюремное заключение, которое он вряд ли выдержит. Так роковым образом сложились для него обстоятельства. И только ты его можешь спасти. Если вспомнишь, что видел его шестого марта в ресторане «Седьмая верста» от двадцати до двадцати трех часов…
— Нет, — взмолился Женька, краснея, избегая его неумолимого, требовательного взгляда. — Честное слово, не помню.
— Я знаю тебя уже много времени за истинно благородного человека, — сурово сказал Вальтер, вставая. — В наш век это большая редкость, особенно в твоем легкомысленном и неблагодарном поколении. Именно поэтому я горжусь дружбой с тобой, уверен, что в трудную для меня минуту ты не станешь малодушно отказывать мне в помощи, не унизишься до предательства. Не дай мне разочароваться. В мои годы, поверь, это не просто горько, это непоправимо.
— Да я сделаю для вас все, что угодно! — Женька тоже вскочил и прижал руки к груди.
— Вот и сделай, — резко оборвал его Вальтер и, толкнув в кресло, положил руки на подлокотники, тяжело навис над сжавшимся как котенок Женькой. — Сделай. К тому же для тебя это не менее важно.
— Почему это?
— Почему? Ты и этого не хочешь попять? — Вальтер выдвинул ящик стола и, достав сколотые скрепкой ксерокопии Женькиных «векселей», перелистывая их, стал щелкать костяшками допотопных счетов. — Посмотри.
Женька, криво улыбаясь, подошел к столу, взглянул на итог… и ахнул:
— Не может быть!
— Проверь, — не обиделся Вальтер.
Женька мотнул головой, пытаясь сбросить с лица эту кривую улыбку, которой ему было стыдно.
— Неужели так много?
— Да не так уж много для человека с хорошей памятью. Вспомни: шестого марта, весенний вечор, ресторан «Седьмая верста», второй столик от эстрады, зажигалка… И ты не только разделаешься с долгом чести, но и оставишь кое-что для себя. И сможешь стать счастливым обладателем почти недоступной Вики.
— Нет, — с трудом выговорил Женька. — Я не могу. Это нечестно.
— А что честно? — визгливо заорал, сорвавшись, Вальтер. — Что честно? Брать деньги у любовника мамочки и проигрывать их в карты? Оплачивать своих… девок из моего кармана? Делать долги, зная, что отдавать их не с чего? Это честно? Это благородно? Негодяй!
— Не ругайтесь, — тихо, по твердо сказал Женька, вдруг собравшийся от его истеричного крика. — Все равно я не могу. Я отдам вам деньги, подождите только, я заработаю и отдам. Продам магнитофон, еще что-нибудь. Не бойтесь… Но этого — не могу.
Вальтер вдруг обмяк и добродушно рассмеялся. По лицу его побежали от глаз веселые морщинки. Он смеялся все громче и неудержимее, сбрасывая мизинцем слезу со щеки.
— Ах, черт возьми его совсем! Узнаю гусара! Молодец, Жека! Горжусь тобой. Ты нрав — честь превыше всего, особенно и шип бессовестный и бессердечный в своей безнравственности век. Это не женщина: честь можно продать, но потом ни за какие деньги ее не выкупишь. Только постарайся избавиться от своей старомодной наивности и доверчивости, вообще свойственной благородным русским людям. Неужели ты всерьез мне поверил? Нет, милый князь, это была просто жестокая, но необходимая проверка на честность. Я хочу поручить тебе весьма щепетильное дело и теперь знаю — тебе его можно доверить.