– Разумеется. Только – что они могли бы со мною сделать? Отнять у меня жизнь? Но жизнь у меня будет и так в скором времени отнята властью гораздо более великой, чем власть закона. Посадить в тюрьму лет на двадцать-тридцать? Это выглядело бы довольно иронично, не правда ли? – у меня ведь нет этих двадцати-тридцати лет, чтобы отсидеть срок. Полгода-год-полтора – вот самое большее. Нет ничего такого, что кто бы то ни было может со мной сделать. Так что в тот промежуток времени, что мне оставлен, я – король. Могу делать все, что хочу. Иногда эта мысль невероятно кружит голову. Только… только вот, понимаете ли, соблазнов не так уж много; ведь нет ничего такого, необыкновенно экзотического или беззаконного, что мне хотелось бы сделать.

Расставшись с Сантониксом, мы поехали в Афины. В машине Элли сказала мне:

– Странный он человек. Знаешь, порой я начинаю чувствовать, что он меня ужасает.

– Ужасает? Рудольф Сантоникс? Почему вдруг?

– Потому что он не такой, как другие люди. Потому что в нем, где-то глубоко, кроется… ну, не знаю… какая-то безжалостность, какое-то высокомерие. И мне кажется, он пытался сказать нам, что от сознания того, что он скоро умрет, его высокомерие все возрастает. Предположим, – говорила Элли, глядя на меня с живейшим волнением и с таким выражением лица, словно она совершенно поглощена этой мыслью, – предположим, он построил нам наш прекрасный замок, наш прекрасный дом на холме у края обрыва, там, среди сосен; предположим, мы собираемся там жить. Мы приезжаем, и он встречает нас на пороге, он нас тепло приветствует, вводит нас в дом, а потом…

– Потом, Элли?

– Потом, предположим, он входит следом, медленно закрывает за нами двери и у порога приносит нас в жертву. Перерезает нам горло… или что там еще такое делают?

– Ты меня пугаешь, Элли! Что за мысли у тебя в голове?!

– Наша беда в том, Майк, что мы с тобой живем не в реальном мире. Мы мечтаем о фантастических вещах, которые, возможно, никогда и не сбудутся.

– Не нужно думать о жертвах в связи с Землей цыгана.

– Наверное, все дело в названии и в проклятии.

– Да нет там никакого проклятия! – выкрикнул я. – Все это ерунда. Забудь. Выкинь из головы.

Это было в Греции.

Кажется, это случилось на следующий день. Мы были в Афинах. Неожиданно на ступенях, ведущих в Акрополь, Элли встретила каких-то знакомых. Они сошли на берег с одного из лайнеров, совершавших эллинские круизы. Женщина лет тридцати пяти отделилась от группы туристов и бросилась к Элли с возгласом:

– Как?! Вот уж никогда в жизни!.. Неужели это ты – Элли Гутеман?! А я и не представляла! Ты тоже на круизе? Что ты тут делаешь?

– Нет, – отвечала Элли, – я просто здесь остановилась.

– Подумать только! Просто чудо – встретиться здесь! А Кора тоже с тобой? Как она?

– Нет. Кора, я полагаю, в Зальцбурге.

– Ну-ну.

Женщина смотрела на меня, и Элли спокойно сказала:

– Разрешите вас познакомить: мистер Роджерс, миссис Беннингтон.

– Здравствуйте. А ты здесь надолго, Элли?

– Завтра я уезжаю.

– Какая жалость! Ох, мне надо идти, не то потеряю свою группу, да еще и не хочу ни слова из лекции пропустить… Тут они так тебя гоняют, знаешь, я просто замертво валюсь в конце дня! Может, встретимся и выпьем где-нибудь?