Вспоминается, будто я почти бессознательно расстегнул ремешок, схватил часы и, вместо того чтобы тащить его из полыньи, толкнул его голову под воду… Просто подержал его голову под водой. А он не мог так уж сопротивляться – его же под лед затянуло. Люди увидели и пошли к нам. Они-то думали, что я пытаюсь его вытащить! И они его через какое-то время вытащили, с некоторым трудом. Попробовали сделать искусственное дыхание, да только уже поздно было.

Я спрятал свое сокровище подальше, в потайном месте, где время от времени хранил разные вещи. Вещи, которые не должны были попадаться на глаза маме. Мама ведь могла спросить, где я их взял. Но часы все же попались ей на глаза, когда она зачем-то рылась в моих носках. И спросила меня, не Пита ли это часы. Я сказал – что ты, конечно, нет! Я их у одного парнишки в школе выменял.

С мамой я всегда очень нервничал – чувствовал, что она слишком много обо мне знает. И из-за тех часов нервничал, когда она их нашла. Думаю, она меня подозревала. Знать-то, конечно, она не могла. Никто знать не мог. Но она порою так на меня смотрела… Странно смотрела. Все ведь думали, что я пытался Пита спасти. А я убежден, что она так не думала. Я убежден, что она – знала. Ей не хотелось знать, но беда ее как раз и была в том, что она знала обо мне слишком много. Иногда я чувствовал себя немного виноватым, но потом это чувство прошло, довольно скоро.

А еще уже позднее, в военном лагере. Во время вневойскового военного обучения. Вместе с парнем по имени Эд мы были в одном местечке – вроде игорного заведения. Мне ужас как не везло, я продулся дочиста. А ему такая удача привалила! Он поменял свои фишки, и мы с ним потопали в лагерь, я – пустой, а он с набитыми карманами. Карманы у него просто раздулись от бумажек. И тут пара крутых парней вывернули из-за угла, и прямо к нам. У них оказались пружинные ножи, и они с ними здорово управлялись. Меня резанули по руке у плеча, а Эд получил настоящую рану – он от нее даже сразу на мостовую свалился. Потом послышался шум – приближались какие-то люди. Крутые смылись. Я понял – если смогу по-быстрому… И я смог по-быстрому! Рефлексы у меня отлично работают. Я обмотал руку носовым платком, вытащил нож из раны Эда и снова пару раз воткнул этот нож куда повернее. Эд охнул и кончился. Разумеется, я был испуган. Испугался на минуту, может – на две, а потом понял, что все со мною будет в порядке. Так что я почувствовал… ну, я, естественно, почувствовал, что горжусь собой, ведь я соображал и действовал исключительно быстро! А еще я подумал: «Бедный старина Эд! Ты всегда был дураком». Мне почти не потребовалось времени на то, чтобы переложить деньги из его карманов в мои. Ничего на свете нет важнее быстродействующих рефлексов, если надо ловить свой шанс! Беда в том, что хорошие шансы попадаются нам навстречу не так уж часто. Некоторые люди, насколько я могу представить, пугаются, осознав, что убили кого-то. Но я не испугался. В тот раз – нет.

Только вы учтите, это вовсе не такое дело, какое хочется повторять слишком часто. Кроме тех случаев, когда это действительно стоит делать. Не знаю, как Грета почувствовала во мне что-то такое. Но она как-то узнала. Я не хочу сказать, что она конкретно знала, что я убил двух человек. Но, думаю, она понимала, что мысль об убийстве не может меня ни шокировать, ни расстроить. И я спросил: