Я была бесконечно далека от намерения бросаться к нему с воплями или заниматься каким-то лечением. Все-таки взрослый мальчик, лет пятьсот, а то и больше. Но неприятный холодок пробежал по позвоночнику и мучительно заныло под ребрами, там где у него была эта рана. Вот эмпатия иногда совсем не в тему.

А потом я поняла, что это не эмпатия. Потому что других ран я не видела, но холод в позвоночнике неприятно сконцентрировался под лопаткой с левой стороны и стал простреливать огненными импульсами в руку. Люций под моим взглядом поморщился, и я заодно ощутила острую жалость. Вместе с ватной серой тошнотой, которая накатывала на меня откуда-то сверху. И последней пришла жажда.

Ах, прекрасная Уля, блаженная жена Эша, все-таки ты меня обманула. Это совсем не похоже на голод во время диеты. И даже на обычную жажду. Возможно, это похоже на ломку, я не знаю, я не пробовала наркотики, но именно так представляла ее себе.

Когда такое ощущение, что все вены и артерии в теле вдруг пересохли, стали ломкими и слиплись. Они дергаются, стараясь пропихнуть сквозь себя несколько капель крови, но это так же мучительно, как глотать воспаленным горлом. Когда все мышцы болят как после десятикратно усиленной тренировки и гриппа одновременно. Когда внутри костей плещется расплавленный свинец. Когда все слизистые воспалились и пересохли одновременно. И очень хочется чего-то — но не понимаешь, чего. Не воды, не еды, не вина. Ничего из того, что можно представить — не хочешь, но все же желаешь нечто так сильно, что предложи кто-то обменять это на твои глаза — вырвешь и отдашь.

А я, в общем, довольно быстро для этого состояния поняла, кому оно принадлежит — слишком уж похожее выражение лица было у Люция. Похожее на меня, на то, что я чувствовала. И самые сильные спазмы — наши общие — он переживал, стискивая зубы и я видела это. Но ему были нужны не глаза. К счастью, я могла ему дать то, что избавит нас обоих от этих ощущений.

Я хотела сделать к нему шаг, но поняла, что не могу, что я упала на колени и не заметила, когда. Сил подняться не было, их не было даже на то, чтобы дышать. Оставалось только ползти. Полотенце страшно мешалось, но в этот момент было как-то все равно, соблюду ли я приличия, и я на них наплевала. Люций смотрел на меня равнодушным взглядом, почти никак не показывая тех мучений, лишь отблеск которых я получала через метку. Он даже улыбался. И когда я протянула к нему запястья, предлагая свою кровь — добровольно! — он просто отклонился и мотнул головой.

Вблизи, вплотную, ощущения превращались в неимоверно мучительные. Чем ближе я была к нему, тем хуже мне было, но желание избавиться от боли заставляло прижиматься к нему вплотную, так чтобы шея оказалась прямо у его клыков, чтобы он сделал это поскорее.

— Хуясе тебя таращит, — хрипло усмехнулся Люций. — Знал бы раньше, воспользовался бы.

Он мог говорить! Вот тебе опыт, вот он. Не постельный, а опыт терпения в течение столетий. Не чета моему.

— Собирайся, мы переезжаем. Устрою тебе итальянские каникулы. В Испании еда хуже. Жду через час внизу. Мою сумку тоже захвати, она под кроватью, — и он спокойно встал, лишь немного пошатнувшись, оттолкнул меня и стащил с себя остатки рубашки.