Змеившийся через всю грудь разрез заставил меня сухо сглотнуть. Когда он повернулся спиной, доставая из шкафа повешенную там на плечики следующую белую рубашку, я увидела то, что высасывало из меня тепло сильнее всего — страшную черную рану под левой лопаткой. Как будто кто-то со спины пытался вырезать сердце и у него почти получилось.

Когда Люций хлопнул дверью, оставляя меня в номере одну, я ощутила облегчение так резко, что это было похоже на эйфорию.

— Это паршивый отель.

— Тогда сам выбирай.

— Я не хочу выбирать. Но это паршивый отель.

— А мне нравится! — я шарахнула в Люция стаканом, из которого пила вино.

Я тоже была недовольна — испанское мне нравилось больше.

Мне нравится испанское вино, ему нравится итальянская кровь, поэтому мы пошли на компромисс и поехали в Италию. Так это должно звучать.

Он легко поймал летящий в него стакан, но законы физики для вампиров все-таки забыли отменить, и вино полетело дальше, выплеснувшись художественной алой кляксой на белоснежные простыни, на которых сибаритствовал вампир. Люций посмотрел на меня уничтожающим взглядом и передвинулся на другую половину кровати.

— Из родительских отношений мы перешли прямиком в супружеские, — прокомментировал он.

— Растем.

— Растешь.

Я подошла к нему, как обычно обнаженному — чем-то его не устраивала одежда и наклонилась, чтобы чуть не упасть в бездонную черноту глаз.

— Ты так и не скажешь, что случилось в тот день?

Он смотрел на меня непроницаемым взглядом и молчал.

Тогда он вернулся через несколько часов и нашел меня на том же месте, свернувшейся в позе эмбриона. У меня болели вены, мышцы, кости, кожа — все. Не так, как в тот момент, когда он был рядом, а так, как будто отошла анестезия. Я просто не могла двинуться с места. Так что собирать вещи пришлось ему. И тащить меня почти на руках до поезда — тоже.

Но на вопросы он не отвечал.

— И что я сделала не так? Я же предлагала тебе себя!

— Ты постоянно предлагаешь себя мне, маленькая шлюшка, — хамски усмехнулся он. — Это не значит, что я должен тебе потакать в твоих забавах.

Я задохнулась:

— Ну ты и тва-а-арь…

Я начинала понимать того, кто пытался вырезать у него сердце.

Я просто стояла и смотрела ему в глаза. Долго. Намного дольше, чем длятся взгляды перед сексом. Намного дольше, чем длятся взгляды перед убийством. Бесконечно долго, практически как если смотреть в глаза кошке.

Ветер доносил с улицы музыку.

Музыка распадалась под пальцами Чезаре. Каждая клавиша звучала тонко, но вместе мелодия не получалась. Сладкий запах вишневого табака сплетался с ветром, дующим с моря и Чезаре старался сложить звуки и так и этак, не сдаваясь, все еще надеясь, что некий бог музыки сжалится над ним.

Насмешливая красотка в белом платье прикурила сигарету от свечи и вульгарно рассмеялась шутке, которую нашептал ей на ухо спутник.

Люций отвернулся от меня. Мне даже показалось, что ему стало стыдно, но этого, конечно же, не могло быть. Просто войска его язвительности отошли на заранее приготовленные позиции на перегруппировку.

Я вышла на балкон. Улица маленького курортного городка жила своей жизнью. С балконов отелей, расположенных по разные стороны улицы, перекрикивались по-итальянски. Роскошная дама в белом платье стояла с сигаретой и бокалом вина, глядя в вечернее небо. Из гостиной дома неподалеку доносилась музыка — кто-то слегка фальшиво играл на рояле. От асфальта поднимался жар, накопленный за день, смешиваясь с сигаретным дымом, запахом перезрелых фруктов и марихуаны.