И в кабинете царила гнетущая тишина, в особенности неприятная Маркевичу тем, что контр-адмирал за все время совещания не задал ни ему, ни капитану второго транспорта ни одного вопроса. Будто и не было их здесь, или явились они на совещание незваными гостями и торчат тут вроде каких-то белых ворон. И еще было больно: ни один человек ни разу не упомянул о заместителе командующего конвоя капитане второго ранга Михаиле Домашневе, точно и нет его среди, как принято в таких случаях говорить, «пропавших без вести». А у Алексея Мишук все время не выходил из головы. Стоило на мгновение закрыть глаза, и перед ним — подернутое белопенной рябью море, а на нем черная крышка стола с распластавшимися ребятишками и берущий за душу, режущий душу голос друга, и умоляющий, и приказывающий в последний раз в жизни: «Спасайте детей!»

Пропал без вести… Так и говорилось о Домашневе в рапорте, составленном командиром тральщика, принявшего на себя функции флагмана конвоя: «Капитан второго ранга Домашнев пропал без вести во время спасения пассажиров теплохода „Полина Осипенко“. Среди спасенных людей и подобранных трупов капитана Домашнева не обнаружено». Не обнаружено, значит, Мишук погиб! А поверить в это, смириться с этим Маркевич не мог.

Слишком многое связывало их, не смотря на нечастые встречи, чтобы Алексей поверил в гибель своего друга теперь, когда до окончания войны, до победы, остались, быть может, считанные недели. Да, они встречались не очень часто, а несмотря на это, вся жизнь Домашнева прошла как будто у Маркевича на виду. Он помнился то светловолосым, розовощеким юношей, матросом и секретарем комсомольской ячейки на «Володарском», то радушным и гостеприимным секретарем горкома партии во Владивостоке, то бесконечно утомленным трудным переходом, но твердо верящим в успех рейса батальонным комиссаром на боевом конвое в Арктике то, наконец, боевым и собранным, но всегда с открытой людям душой начальником политотдела Заполярной базы. Помнился и таким, каким был Мишук в этот самый последний для него конвой, когда они успели переброситься лишь несколькими фразами: как он счастлив был тогда и с какой сдержанностью сказал о жене и сынишке, наконец-то вызванных из Владивостока!

И вот теперь нет ни его, ни жены, ни сына. Быть может, сын и жена погибли раньше, чем сам он… пропал без вести, а Мишук и тут остался верен своему долгу, не стал искать только их среди погибающих в ледяной купели. Он именно до конца остался верен долгу советского человека и коммуниста.

…Маркевич вздрогнул, услышав, наконец, первую фразу контр-адмирала Благодарова, и эта фраза поразила его своею холодной рассудочностью и деловитостью.

— Итак, — сказал контр-адмирал, пора сделать выводы из всего, о чем мы говорили.

Он остановился возле стола, коснулся его костяшками пальцев обеих рук и обвел собравшихся тоже холодным, без признака теплоты взглядом. Самый вид командующего укрепрайона как бы без слов отвергал и решительно отрицал какие бы то ни было эмоции, кроме единственной, присущей ему: служба есть служба, и ничто иное не должно мешать ей. Высокий, худощавый до худобы, очень прямой, и несмотря на худобу несомненно мускулистый, Благодаров ни в малейшей степени не походил на широко распространенный тип русского моряка. Алексей поймал себя на мысли, что готов причислить контр-адмирала к английским военно-морским офицерам такой же сдержанный до чопорности, холодный до неприступности и, несомненно, способный не останавливаться ни перед чем, если решит идти к какой-то поставленной перед собой цели. Как бы стараясь подтвердить впечатление, складывающееся о нем у незнакомых людей, продолжал тем же холодным, рассудочным голосом: