Следствие складывалось не в пользу Верлена. Из парижской полиции на запрос ответили, что арестованный – поэт и коммунар (значит, помнили), бросивший жену и ребенка и сбежавший с молодым человеком «известной безнравственности». У местных стражей порядка сведения были не лучше: пьяница и завсегдатай притонов. Вдобавок прошел слух, что жена добивается развода из-за «предосудительных отношений» Верлена с Рембо. Дипломаты хлопотать за соотечественника не стали. «Франции не было дела до автора каких-то, никем не читаемых сборников стихов», – грустно заключил Брюсов.

Суд состоялся 8 августа. «В сущности никакого серьезного “проступка” Верлен не совершил. Рембо (на следствии. – В. М.) от всякого обвинения отказался и дал показания, вполне благоприятные для своего друга. <…> Единственным прямым нарушением закона было то, что Верлен без установленного разрешения носил при себе револьвер и выстрелил из него во время ссоры… Но против Верлена было общественное мнение, утверждавшее, что он стрелял в своего юного друга в порыве “противоестественной ревности”. Против Верлена были темные слухи о его жизни, будто бы наполненной всеми формами разврата, терпимого и противозаконного, пьянством и выходками, оскорбляющими мирную жизнь добрых буржуа. И прокурор всего решительнее настаивал именно на “поведении” обвиняемого». Приговор: два года тюрьмы (мог получить и три) и штраф 200 франков – Брюсов назвал «исключительным по своей суровости», Птифис «вполне нормальным». «Во всяком случае приговор этого суда, определенно говорящий лишь о “покушении на убийство”, должны помнить все те, которые до сих пор повторяют старую легенду, будто Верлен был осужден за преступление против “общественной нравственности”», – отметил Брюсов, добавив: «Верлен, как позднее Уайльд, отбыл свое наказание полностью». Потому что тогдашний читатель именно об Уайльде и подумал бы.

Кассационный суд отклонил апелляцию, и 25 октября Верлена перевели в тюрьму города Монс. У одиночного заключения было одно достоинство – предусмотренное законом сокращение срока. О тюрьме узник писал… с восторгом, поскольку там о нем «заботилась Судьба»:

«Надо представить себе то постоянное нервное волнение, в котором жил Верлен последние два года, чтобы понять, почему тишина тюрьмы показалась ему благодеянием, – объяснял Брюсов то, во что читателю верилось с трудом. – После встречи с Рембо вся жизнь Верлена была рядом мучительных столкновений, тяжелой, ему несвойственной борьбой. Он разошелся ради Рембо с прежними друзьями, он ради него же разошелся с женой, которую любил, по-своему, но искренно и глубоко, и, наконец, он потерял и самого Рембо. <…> К этому должно прибавить беспрерывное возбуждение от алкоголя и бессонных ночей, унижения бедности, которые приходилось переживать Верлену, оскорбления самолюбия, мучимого литературными неуспехами и злыми нападками газет… Что же удивительного, что в одиночной камере бельгийской тюрьмы Верлен почувствовал себя почти счастливым: он мог здесь одуматься, опомниться, вновь найти себя, свое едва ли не потерянное “я”».