В феврале 1922 года, готовя переработанное и дополненное издание переводов[104], Сологуб, изучивший брюсовского Верлена с карандашом в руках[105], сделал новый вариант, сохранив из прежнего всего две строки:
Какой из трех лучше? Не берусь судить. А еще есть переводы Шенгели (начало 1940-х), Анатолия Гелескула (конец 1960-х), Игоря Булатовского (конец 1990-х). Найдите, сравните – и попробуйте решить сами.
Позднейший образ бомжеватого бродяги заслонил от нас Верлена 1860-х годов, ведшего хоть и не добропорядочную, но вполне буржуазную жизнь. Днем – необременительная служба в столичной мэрии, вечером – богемные удовольствия. «Частые отлучки Верлена на всю ночь, его возвращения домой в нетрезвом виде приводили в отчаяние его мать, с которой он жил на одной квартире. <…> “Ты опять пьян, Поль!” – восклицала она, всплескивая руками». Всё было ужаснее, чем писал Брюсов, и творилось это постоянно. Птифис привел свидетельство гостившей у Верленов знакомой: «В пять утра он явился домой пьяный, выхватил из отцовской коллекции оружия саблю, кинжал и огромный охотничий нож и закричал, что сейчас убьет мать! <…> Он вопил, как сумасшедший: “Дайте мне денег!”».
«Между тем в глубине души Верлена жило неодолимое влечение к иному кругу чувств, к тихой нежности, к мирным радостям домашнего очага. <…> Верлен, взрослый ребенок, путавший “Цветы Зла” и “Цветы мая”, ждал, жаждал любви, истинной любви, которая не приходила». И вот в июне 1869 года любовь нечаянно нагрянула в облике шестнадцатилетней Матильды Моте, сводной сестры приятеля. В эту «ничем не замечательную буржуазку»{36} поэт влюбился без памяти. Подробную – и совершенно обыденную – историю влюбленности, сватовства, ожидания, помолвки, свадьбы и «гнездышка» можно прочитать у Птифиса. Нам интереснее другое – перемены, происходившие в его душе, и их поэтический результат.
«Первая встреча, повидимому, решила всё, – писал Брюсов, опираясь на свидетельство Лепеллетье, «наперсника любви Верлена». – То был, действительно, тот “удар молнии”, о котором любили говорить старые романисты. Матильда Моте была первая, и едва ли не единственная, любовь, прошедшая через жизнь Верлена. Этот циник с головой фавна, этот верный любовник абсента, старость которого прошла среди продажных женщин самого последнего разбора, был “однолюб”, как самый наивный из романтиков. Искатель мистического “голубого цветка”, он лишь раз в жизни прикоснулся к нему и, цинически воспевая в своих позднейших поэмах “неверности” своих возлюбленных, сам был более верен единственному чувству своей жизни, чем Новалис или Шелли, образы которых мы так привыкли сравнивать с ангелами».