Особняком стоит метерлинкообразная пьеса «Бабочка» с подзаголовком «моралитэ». В ней действуют Праведный муж, Неправедный муж, Смерть, страсти, Семь смертных грехов. Праведнику, который считает себя образцовым гражданином, мужем и отцом, является хор «тех, кто мог бы быть», искушая его славой, властью, любовью, страстью и грехом, которых он не знал. Он внезапно понимает, что, сознательно отворачиваясь от них, многое упустил и готов наверстать это, но за ним приходит Смерть, и он последними словами проклинает собравшихся у одра жену и детей. Неправедного окружают «старые знакомые», как они сами рекомендуются, страсти и грехи, которых он норовит не узнать. Финал тот же – Смерть кладет руку на его уста.
Книгу хвалили. Думаю, автора особенно порадовал отзыв британского критика-«эстета» Артура Симонса, которому Вирек послал «Ниневию» и книгу пьес: «Писать на двух языках – большой дар, но и большая опасность. Я знаю немецкий не настолько хорошо, чтобы отважиться судить о ваших стихах. Вижу в них влияние Суинбёрна, но вижу и индивидуальное. В прозе я чувствую Уайльда, но и здесь есть свое. <…> Думаю, вы будете настолько мудры, чтобы писать только на одном языке. Пусть великие журналисты вроде Георга Брандеса пишут тремя перьями зараз; писателю следует иметь только одно перо и макать его в чернила только одного сорта».
Первые английские стихи Вирека появились в 1906 году в журнале «Century», предварив сборник, озаглавленный как и его немецкий «брат» – «Ниневия и другие стихотворения» («Nineveh and Other Poems», 1907). Только в итоговом собрании стихов «Плоть и кровь моя» («My Flesh and Blood», 1931) автор раскрыл тайну второй «Ниневии»: половина книги, включая заглавный цикл, переведена с немецкого, причем не им самим, хотя «переводами в полном смысле слова» в ней названы лишь два стихотворения.
«Великолепное наследство двух языков досталось мне от немецкого отца и американской матери{170}. Мои уши слушали музыку двух миров». За этими фразами, открывавшими предисловие автора, следовало указание читателю: «О каждом моем стихотворении надо судить, исходя из присущей ему ценности. О нем также надо судить как о целом. Его нельзя рассматривать лишь с какого-то одного угла зрения – морального, эстетического или философского. Правда, уверен, имеет много сторон. Искусство, как и жизнь, подобно Янусу. На самом деле, у него много лиц». Эти не слишком оригинальные рассуждения перекликались с тем, что шестью годами ранее вещал читателям на другом континенте Валерий Брюсов в статье «Истины. Начала и намеки», вдохновленный Спинозой, Лейбницем и Шопенгауэром. Не уверен, что Джордж Сильвестр внимательно читал этих философов, но если будет написана «Всемирная история декадентства», станет ясно, что здесь не простое совпадение.
В «Ниневии» преобладают антично-мифологические и урбанистические мотивы, порой в сочетании, как в «Имперском городе»: