Вирек, – заключила журналистка, – столь же оригинален в манерах и речи, как и в своих писаниях. Он схватывает главное на лету и сыпет меткими остротами. Например, на вопрос, занимается ли он каким-нибудь спортом, ответил: “Если я отправлюсь играть в гольф, что станет с американской литературой?”».

Элмер Герц, родившийся в год выхода немецкой «Ниневии» и за год до появления английской, составил по рассказам современников такой портрет: «Вирек не курил, не пил, ни разу – на тот момент – не вызывался в суд и не сидел в тюрьме. Он не стеснялся напоминать об этом в печати. Но он уже был опьянен успехом и кружился в экстазе, хотя старался держаться легко и непринужденно. Он приобрел много друзей и еще больше врагов. Его часто цитировали; его славили как предводителя хора бунтарей и называли поэтической надеждой Америки. Он стучался во все двери во имя нового движения в стихах, прозе и в жизни. Бульварные листки, хёрстовская “желтая пресса” говорили о нем не реже, чем самые почтенные издания. Он получал восторженные послания; он вел важную переписку с известными людьми; любовь во всех формах лежала у его ног. Неудивительно, что он дрогнул; неудивительно, что он восторгался самим собой; неудивительно, что он допустил серьезные стратегические ошибки. Самомнение, дерзость, отрешенность от мира сего и ударившее в голову вино успеха лишили его способностей вождя. Он не создал клику, не капитализировал должным образом выручку от известности; bon mot значило для него больше, чем долгосрочный контракт или демонстрация здравого лидерства. В 1907 году подобные вещи мало заботили его; вскоре они будут значить очень много».

Несомненным свидетельством славы «маленького чудовища» стало то, что в 1908 году он оказался среди персонажей романа «Столица» Эптона Синклера – американского Боборыкина, называвшего себя «разгребателем грязи» и прилежно фиксировавшего все пороки современного общества. Роман несколько раз издавался по-русски при жизни Вирека, но едва ли кто-то из читателей знал, в кого метил образ Стрэсконы, «молодого поэта, певца сатанизма, произведения которого вызывали тогда в городе (Нью-Йорке. – В. М.) громкие толки». Вирек засвидетельствовал точность тщательно выписанного, хотя и шаржированного портрета, иронически пояснив, что черные волосы и черные глаза героя – голубоглазого блондина в оригинале – никого не вводили в заблуждение.

«Это был высокий стройный юноша с бледным лицом, меланхолическими черными глазами и длинными черными волосами, ниспадавшими ему на уши; он сидел в “восточном” уголке гостиной; в руках его были перевязанные алой лентой, исписанные бисерным почерком листки нежно-ароматной “художественной” бумаги. Возле него сидела девица в белом платье, и пока он читал по рукописи свои неопубликованные (за невозможностью их опубликовать) стихи, она держала перед ним зажженную свечу.

В промежутках между чтением молодой поэт говорил. Говорил он о себе и о своей работе, ради чего, наверное, сюда и приехал. Его слова текли, словно стремительный ручей – неиссякаемый, прозрачный, сверкающий; не задерживаясь ни на чем, они едва касались предмета – неуловимые и быстрые, как игра света на воде. Монтэгю (главный герой,