Первым из журналов Суинбёрну открыл свои страницы респектабельный «Spectator». В 1862 году там появились полдюжины его стихотворений, рассказ и анонимные хвалебные статьи об «Отверженных» Гюго и «Цветах Зла» Бодлера, посланные авторам. Гюго ответил сразу. Бодлер лишь год спустя – после напоминания через общих знакомых отправил Суинбёрну полную восторгов брошюру «Рихард Вагнер и “Тангейзер” в Париже» с надписью: «На добрую память и с тысячей благодарностей». Его письмо, написанное несколько позже: «Я никогда не думал, что английский литератор может так глубоко почувствовать французскую красоту, французский замысел и французскую просодию», – не дошло до Суинбёрна из-за нерадивости человека, взявшегося его передать, и нашлось только в 1912 году, когда адресата не было в живых[331]. Услышав в апреле 1867 года о смерти Бодлера, британский собрат написал элегию «Ave atque vale»{148}. Слух оказался ложным, хотя жить поэту оставалось всего несколько месяцев. Стихотворение увидело свет 11 лет спустя:

Утверждения о близости Суинбёрна и Бодлера стали расхожими. Однако неменьшее место во французском пантеоне британского поэта занимали Теофиль Готье (в сборник памяти которого он в 1872 году дал целых десять стихотворений), Шарль Леконт де Лиль, Стефан Малларме (с которым он переписывался), не говоря о Гюго; он также хорошо знал Мюссе, но не любил его из-за «слащавости». Применительно к Бодлеру речь может идти скорее об общих темах и мотивах, нежели о близости мировоззрений. «Они часто берут близкие, если не одинаковые сюжеты… но сходство ослабевает и даже исчезает по мере более глубокого проникновения в их произведения», – писал в 1877 году Герберт Гарви. «У меня всегда было мало общего с Бодлером, хотя я сохранил юношеское восхищение его гением в лучших вещах», – признал Суинбёрн в 1901 году, когда автор «Цветов Зла» был в зените посмертной славы. Историк литературы Р. Тэмпл позже назвала «пристрастие девяностых (1890-х годов в Великобритании. – В. М.) к Бодлеру» «злосчастным пристрастием, в формирование которого Суинбёрн, хоть и бессознательно, внес немалый вклад», пояснив: «Это пристрастие возникло главным образом из привычки объяснять самые чувственные моменты в ранней поэзии Суинбёрна подражанием Бодлеру»