В Итоне юноша зачитывался Шекспиром и пьесами «елизаветинцев», открыл для себя античных классиков, причем греков ценил больше, чем римлян, затем Виктора Гюго, в которого влюбился на всю жизнь. Свидетельство тому – их переписка и статьи Суинбёрна о Гюго, пестрящие словами «величайший», «самый» и «наиболее». «После ранних романтиков, которые едва ли заметили существование французской поэзии, и критиков, которые ее осуждали, первым английским поэтом XIX века, который посмотрел через Ла-Манш и обнаружил там поэтов, был Суинбёрн»[327]. Прекрасным подспорьем оказалась библиотека его деда сэра Джона Суинбёрна, дожившего до девяноста восьми лет. Родившийся и выросший во Франции, в молодости друживший с Мирабо, сэр Джон больше походил на французского аристократа времен «старого порядка», нежели на британского помещика. От него же внук унаследовал приверженность республиканским идеям, что не помешало ему стать убежденным патриотом Британской империи. В дедовском доме в Нортамберленде юноша проводил летние каникулы, так что считал его родным. Кататься на пони по вересковым полям было не менее приятно, чем гулять по морскому берегу, наблюдая за волнами, парусами и чайками. Пейзажи формировали «глаз» будущего поэта и позже заполнили его стихи.
Эрудиция и любовь к книгам не сделали Алджернона «ботаником». При маленьком росте и хрупком телосложении он любил спорт, хорошо плавал и ездил верхом и умел постоять за себя. Уже в Итоне начал проявляться бунтарский нрав, из-за которого он весной 1853 года оставил школу. О том, чем Суинбёрн занимался в следующие два с половиной года, даже его первый биограф Госс, лично знавший своего героя, пишет лишь вскользь. Шла Крымская война, и на время юноша увлекся мыслью о военной службе, но натолкнулся на сопротивление родителей, понимавших, что Реджи и армия точно не созданы друг для друга. В 1855 году юноша впервые съездил за границу – в Германию, но из всего путешествия запомнил только шторм во время обратного пути.
В январе 1856 года Алджернон поступил в Баллиоль-колледж в Оксфорде, о котором вспоминал неохотно и без малейшей симпатии. Здесь он вел уединенный образ жизни, занимался исключительно литературой и языками, включая классические, и не участвовал ни в соревнованиях, ни в пирушках. «В студенческие дни, когда многие преподаватели считали его лентяем, он экспериментировал с неиссякаемой энергией и перепробовал все формы поэтического выражения. <…> Неутомимый энтузиаст, он брался за лирику, драму, эпос, критику, прозу», – писал Госс в предисловии к первому тому «бончёрчского издания», где были впервые собраны (многие впервые напечатаны) «Ранние стихи» Суинбёрна[328]. Прямо как Брюсов, который в гимназические годы «перепробовал все формы – сонеты, терцины, октавы, триолеты, рондо, все размеры… писал драмы, рассказы, романы». Декадентства в этих опытах еще не видно, хотя автор и называл ночь «древней матерью священной луны».
Огромное влияние на юношу оказало знакомство с создателями основанного в 1848 году Прерафаэлитского братства – поэтом и художником Данте Габриэлем Россетти, его братом Уильямом Майклом Россетти, критиком и будущим летописцем этого литературно-художественного движения, Эдвардом Коли Бёрн-Джонсом и Уильямом Моррисом, стремившимися возродить традиционные промыслы и ремесла. Они стали друзьями Суинбёрна на всю оставшуюся жизнь, но «декадентами» их не назвать – как и сам Суинбёрн просил не называть его «прерафаэлитом». Призыв вернуться к дорафаэлевскому искусству был не реакционным, но революционным, – недаром братство появилось в год революций, потрясших многие европейские страны. Моррис одним из первых оценил поэтический талант Суинбёрна, восторженно встретив появление первой песни