– Я готов вас понять, но глупо спорить с законом. – пожал плечами Закатов, рассматривая на свет мутную лафитную рюмку. – Не вы один несёте убытки. Тем не менее, не могу вам позволить удерживать здесь этих людей. Вы их купили два года назад, это верно…

– …и документы на это имеются!

– Которые более не имеют веса. Вы как помещик обязаны это знать и понимать. Мне известно, что вы силой держите под замком свою бывшую дворовую. Потрудитесь здесь, в моём присутствии, её выпустить.

Казарин схватился за голову и театрально задрал подбородок в потолок. В наступившей тишине Закатову вдруг послышался слабый звук – не то вздох, не то стон, раздавшейся из-за соседней двери.

– Фимка сидит там?

– Что-с? Где-с? В комнатке-с? – с Казариным вдруг произошла такая разительная перемена, что Никита даже слегка испугался. Алексей Порфирьевич перестал размахивать руками, сразу как будто сделался ещё меньше ростом, пугливо огляделся на запертую дверь, затем почему-то выглянул в сени и севшим голосом сообщил:

– Там, изволите видеть, супруга моя… Она несколько нездорова и к нам выйти не может, так что прошу прощения…

– Весьма сожалею. – скрывая изумление, сказал Закатов. – Алексей Порфирьевич, я вынужден вернуться к нашему спору. Я попрошу вас немедленно освободить горничную.

– Но я не позволю!.. – взъерепенился было опять Казарин. Но Закатову уже надоело это представление. Поставив пустую рюмку на стол, он официально-безразличным голосом произнёс:

– Иначе я вынужден буду обратиться к становому и поставить в известность предводителя. То, что вы делаете, – прямое подстрекательство к бунту, а в уезде много достойных людей, которым никоим образом не интересно…

– И не совестно вам, сударь? – послышался вдруг певучий голос из сеней, и Никите вторично пришлось испытать немалое изумление, когда в комнату царственной походкой, как хозяйка, вошла экономка Казарина. Она внесла свечи в старом медном шандале с тремя гнёздами, и её лицо, озарённое язычками пламени, показалось Закатову ещё красивее и надменнее – словно маска языческой богини. Поставив свечи на стол, экономка повернулась к Закатову и упёрла полные руки в бока:

– И как же это теперь велите на свете жить, коли и господа стыда не имают? По какому-такому праву вы Фимку на волю пущаете? Она – Алексея Порфирьевича вечная раба, за деньги купленная! Я вам так скажу, сударь…

– Ещё не хватало мне, милая, с тобой рассуждать об этом. – холодно оборвал её Закатов. – Будь добра, поди вон, мой разговор с барином не окончен.

– Это мне-то выйти?! – красавица с невероятным удивлением воззрилась на Закатова. – Да ведь я тут, слава богу, не девка дворовая! Алексей Порфирьич, это что же за…

– Гранюшка, милая, поди, поди, поди… – залопотал, как заяц, Казарин, и его обвисшее личико исказилось самым откровенным ужасом. – Поди, ради Бога, не вмешивайся… Господин мировой посредник совершенно прав, и… и выпусти, в конце концов, эту дурёху! Пусть идёт куда знает! Никита Владимирович, вы неверно меня поняли, я и в мыслях не держал… Но согласитесь, это же обидно! И убытки, опять же… Столько лет кормить этих мерзавцев, ничего не жалеть, самому с супругой голодать, а тут… такая неблагодарность чёрная… впрочем, как знаете, закон есть закон… Не нам, грешным, государя судить!