Едва выбравшись из тарантаса, Никита сразу же увидел Фёдора. Парень поднимался по тропинке от реки, ведя в поводу вороную кобылу. Кобыла была такой красоты и стати, что Закатов на миг позабыл обо всём на свете и уставился на неё жадными глазами.

– Охти, батюшка, Никита Владимирыч! – обрадовался Фёдор, выронив повод. – Вот спасибо, что не забыли нас, грешных! Уж сделайте милость, усовестите барина-то! Фимку из каморы так и не пущает! Она сначала ревела, а теперь есть отказывается! Третий день голодная сидит и того гляди себя уморит барину назло! Фимка у меня – девка нравная, она и помереть из гордости может, очень даже просто! Вы уж окажите милость…

– Окажу. – пообещал Закатов, не сводя взгляда с кобылы. – Скажи, а откуда у твоего барина такая лошадь? Это же настоящая орловка! Алексей Порфирьевич лошадей разводит?

– Куды-ы… – насмешливо махнул рукой Фёдор, оглядываясь вокруг. – Кого тут разводить, окромя воробьёв… Дворовых – я да Фимка, да ещё скотница с мужем, уж вовсе старые. Эту Наяду барин, извольте видеть, взапрошлогодь в карты на ярманке выиграл – да вот теперь и не знает, что с ней делать! Она ж только на выезд годится, в работу такую не поставишь! Хороша, разбойница, нечего сказать, да не ко двору вовсе… Спортят её только тут. Вы, Никита Владимирыч, сделайте милость, проходьте на двор! Я чичас Наяду заведу да доложусь про вас.

«Вот уж верно, испортят…» – подумал Закатов, не в силах отвернуться от кокетливо ступающей красавицы-кобылы, которую Фёдор торопливо вёл через загаженный двор. Из дома между тем никто не показывался, хотя шум, топот ног и приглушённый разговор отчётливо слышались сквозь прикрытые ставни. Закатов прошёл на двор мимо собаки, по прежнему не обращавшей на него никакого внимания, – и в это время дверь дома распахнулась. На крыльцо вышла высокая молодая баба в новом сарафане и шёлковом красном повойнике. Посмотрев на Никиту, она улыбнулась и слегка поклонилась. Сразу же стало заметно, что она очень красива и прекрасно осознаёт это. Её свежее, чистое, темноглазое лицо портили лишь длинные и густые брови, которые, почти сходясь на переносье, придавали лицу красавицы что-то жёсткое, недоброе.

– Доброго вечера, барин! – певуче выговорила она. – Вы к Алексею, верно, Порфирьичу?

– Здравствуй, милая. Я здешний мировой посредник Закатов Никита Владимирович. Соблаговолит ли твой барин меня принять?

Улыбка пропала с лица красавицы. Она приоткрыла было рот, чтобы что-то сказать, но в это время за спиной её скрипнула дверь. Мужской голос спросил:

– Гранюшка, что же ты гостя держишь на дворе? Прошу покорно входить, милостивый государь! Отставной титулярный советник Казарин Алексей Порфирьевич – к вашим услугам!

Закатов повторно назвал себя. Они с хозяином раскланялись, обменялись рукопожатиями и прошли в дом.

Казарин оказался сутулым человечком лет сорока с намечающейся плешью и одутловатым, болезненно жёлтым лицом, которое сильно портил срезанный куриный подбородок. Разговаривая с Никитой, он чрезмерно и как-то подобострастно кланялся, без нужды одёргивал сидящий на нём колом коричневый сюртук, всплёскивал короткими руками с небрежно обрезанными ногтями и распространял вокруг себя удушливый запах одеколона, который, без сомнения, призван был заглушить вчерашний перегар.