Фёдор криво и как-то нехорошо усмехнулся, покосился на невесту. Та ответила настороженным взглядом, и в который раз Закатову показалось, что дело здесь нечисто. Но он тут же забыл об этих мыслях, потому что Фёдор с весёлой готовностью предложил:
– Коли вам Наяда приглянулась, Никита Владимирыч, так, желаете – я её вам украду? Так со двора сведу, что комар носа не подточит! Всё едино она без меня тут пропадёт, да за ней и ухода не будет!
– Да помолчи ж ты, дурень! С ума сбесился! – всполошилась Фимка. – Никита Владимирыч, батюшка, не слушайте вы его, обалдуя… от радости чушь порет! Экую глупость, прости господи, сболтнул… Вот ей-богу, не пойду за него!
Тут уж Закатов рассмеялся:
– Федька, ты и впрямь не дури, остолоп! Нет уж… хоть и жаль. Кобыла очень хороша… Что ж, ступайте. Домой уж заполночь будете.
Федька и Фимка на прощанье снова поклонились Закатову. И долго стояли на дороге, взявшись за руки и махая вслед. Наконец, две фигурки пропали в темноте, а тарантас, скрипя всеми осями и спицами, начал тяжело взбираться на холм.
– Я сойду, Кузьма, ты осторожнее, гляди. – Закатов выбрался из древнего экипажа и зашагал по дороге. Месяц светил сбоку, и рядом с Никитой бежала его длинная тень. Поле было полно тумана, в котором стрекотали кузнечики, и в этой бесконечной песне Никите чудилось что-то древнее, таинственное, скифское. Небо очистилось совсем, и звёзды, по-весеннему крупные и низкие, казалось, можно достать рукой с вершины холма. Несколько раз через дорогу, вынуждая Кузьму креститься, бесшумно перелетали совы. Остро и свежо пахла молодая трава. Со стороны дальнего болотца тянуло сыростью, и от этого терпкого запаха, от лунного света, от прозрачных тучек, кружевной стайкой пересекающих светлый рог месяца, на душе у Никиты делалось спокойнее и тише. Он шагал рядом с тарантасом, полной грудью вдыхая ночной воздух, смотрел в забросанное звёздами небо, иногда улыбался, вспоминая радостные лица Федьки и Фимки и то, как они бежали за ним вслед две версты, чтоб не остаться неблагодарными, и то, как Федька на плечах нёс невесту через болотце…
«Нет… нельзя было отказываться от должности!» – думал Никита, чувствуя, как горячо и весело, словно в юности, колотится сердце. – «Плевать на соседей, что тебе с них?.. Ты даже в карты к ним никогда не ездишь играть, и говорить тебе с ними не о чем! Всегда тебя считали опасным дураком – за то лишь, что книги из губернии выписывал да мужиков драть не велел… Конечно, затея с мировыми пустая, ничем мы не поможем: насильно землю не отберёшь и мужикам не отдашь. Тут по-другому нужно. Дай Бог, чтобы в правительстве поняли это, наконец, иначе дождутся нового Пугачёва… Но ты, брат Закатов, изволь делать то, что должен… и будь что будет, прав Мишкас его Аврелием! В конце концов, согласись стать мировым не я, а Агарин – что сталось бы с этой парой, Федькой и Фимкой? Да разве бы Агарин стал с ними возиться? Даже и на двор к себе Федьку не пустил бы… Он мужицких старост с земельными делами по нескольку недель кряду принять не может, а тут… Так что, верно, к лучшему, что я в мировых оказался? Даже если бы вся моя деятельность свелась лишь к этому… если всё, что я смог бы – вытащить из-под замка Фимку и вернуть её жениху… Да только ради этого стоило согласиться на должность! Двое человек теперь счастливы, а без тебя ничего бы не вышло! Так что не серди Бога, Закатов: и ты не зря небо коптишь!»