Выждав удобный момент, Румянцев напомнил ему о своей просьбе, которую уже излагал письменно. В ответ фельдмаршал притянул его к себе и звонко поцеловал в щеку. В знак дружеского расположения. Потом заговорил о своей доброте, заговорил громко, хотя и медленно, с трудом подбирая слова. Нет, он не такой человек, чтобы кому-то в чем-то отказывать. Для милого свояка ничего не жалко. Пять новых полков? Пожалуйста, он это сделает, завтра же напишет ордер. Захочет десять — и десять даст. А артиллерии даст сколько угодно. Ничего не жалко. Чем больше пил, тем добрее становился. После того, как денщик убрал со стола четвертую опорожненную бутылку, он готов был отдать Румянцеву всю русскую армию, стоявшую на Висле.

Незаметно подкрался вечер. В саду стало сумрачно. Пора было кончать, тем более что у фельдмаршала уже слипались глаза и он совсем не мог говорить.

Румянцев дал знак денщику. Тот взял его высокографское сиятельство под мышки, поставил на ноги, после чего попробовал продвинуть его «своим ходом». Не получилось. Тогда он взвалил главнокомандующего себе на спину, как мешок с отрубями, и потащил в опочивальню.

Румянцев остался ночевать у фельдмаршала в гостиной. Утром он встал в седьмом часу и очень удивился, узнав от денщика, что его сиятельство уже работает в своем кабинете. При сильном пристрастии к хмельному Бутурлин отличался одним положительным свойством: после попоек никогда не опохмелялся.

Умывальник находился в саду, недалеко от того места, где вчера пили за здоровье императрицы. Раздевшись до пояса, Румянцев долго, с удовольствием освежался холодной водой. Растерев тело полотенцем, оделся и направился к парадному подъезду в надежде встретить кого-нибудь из своих, сопровождавших его в Мариенвердер. У подъезда никого не оказалось, если не считать двух солдат, которых фельдмаршал вчера возвел в офицерские чины. Они молча поглядывали на массивные двери, видимо, подкарауливая кого-то.

— Чего вам, хлопцы? — обратился к ним Румянцев таким тоном, каким начальство дозволяет низшим чинам держаться с ним свободно.

— Его сиятельство изволили приказать явиться, — отвечал тот, которого звали Прошкой. — Мы явились, а к кому, в какие двери идти, не знаем.

Глядя на его плутоватое плоское лицо, Румянцев невольно заулыбался:

— За чинами пожаловали? А не подумали вы, хлопцы, что без грамоты офицеру быть не можно?

— Как не подумать, ваше превосходительство, — вскинул взгляд сметливый Прошка. — Нешто мы не понимаем? Офицером быть — дело барское, а мы мужики, нам и в солдатах хорошо.

— Выходит, имеете прошение оставить вас в солдатах?

— Так точно, ваше превосходительство. — Прошка ткнул локтем товарища, недовольный его молчанием. — Нешто мы не понимаем? Его сиятельство доброту великую имеет, особливо когда выпить изволят. Мы все понимаем. В офицерах служить дело господское, не мужицкое это дело.

— Тогда вот что, — подумав, сказал Румянцев, — пойдемте к его сиятельству, я сам доложу о вас.

Появление в кабинете солдат, сопровождаемых Румянцевым, привело фельдмаршала в великое смущение. Он густо покраснел и как-то глуповато заморгал, не зная, что говорить. Дернул же вчера черт за язык! Наобещал — теперь выкручивайся…