– В случае чего вали все на меня, как на мертвого. Скажи, ошибся Тимошин, будучи пьян до изумления, перепутал, примерещилась ему какая-то знакомая помещица с духовной. Что он мне сделает, рогоносец старый? Не станет возню затевать по первым трем формам домашнего ареста, своей властью согласно четвертой влепит домашний арест и гауптвахту, а мне это – как слону дробина…
Ахиллес так и поступил. К некоторому его изумлению, Тимошин был отпущен подполковником подобру-поздорову, получив лишь словесную выволочку, что для поручика было и вовсе сущим пустяком. Зато на Ахиллесе Лаш отыгрался по полной. Великий знаток параграфов, он пустил в ход четвертую форму наложения домашнего ареста, что имел право проделать единолично, без участия военного следователя, суда или вышестоящего начальства, необходимых при первых трех. Именовалась эта форма 51-й статьей Дисциплинарного устава и звучала следующим образом: «Мера поддержания общего порядка службы и благочиния». Любой штаб-офицер или генерал мог собственной волей отправить под домашний арест любого обер-офицера (а любой генерал – любого штаб-офицера, не говоря уже об «обере») – и ни один вышестоящий начальник не мог это распоряжение отменить, ну а опротестовать его было попросту негде – тут вам армия, а не штатская служба…
Вот Лаш от щедрот души своей и влепил Ахиллесу две недели домашнего ареста, довольно прозрачно намекнув, что после окончания карантина и возвращения полка в прежнее место расквартирования будет поднят вопрос и о гауптвахте. И, не особенно скрывая торжество, добавил: «Дело о нарушении благочиния подпоручиком А. П. Сабуровым» (уже и дело имеется! – воскликнул про себя Ахиллес, выругавшись небожественно) направлено даже не в дивизию, а в Казанский военный округ. (Судя по змеиной прямо-таки усмешечке Лаша, он явно имел к этому отношение, имелись у него связи и в корпусе, и в дивизии, и в округе с такими же, как сам, персонами, подкрепленные, твердили злые языки, и общими финансовыми операциями по части «безгрешных доходов»[126]…)
Лаш был так доволен своей «победой», что даже не особенно и ругал Сабурова, ограничившись парой-тройкой фраз. И сказал напоследок, все так же по-гадючьи улыбаясь:
– Боюсь, неприятности ваши, подпоручик, только начинаются…
В самую черную меланхолию Ахиллеса, конечно же, погружали не эти неприкрытые угрозы: в первую очередь оттого, что теперь он мог подать в отставку, не беспокоясь о будущем, и даже более того: мог перебраться в Самбарск на постоянное жительство. Купить скромненький домик, жить на проценты с капитала и доходы от паев – и видеться с Вандой при любом удобном случае. Тем более что штатскому человеку разрешено венчаться в восемнадцать, и оставалось лишь ждать, пока Ванда закончит гимназию.
Да и друзья старались почаще его навещать, что Дисциплинарным уставом не возбранялось. Между прочим, всезнающий Беловинский как-то раскрыл ему причину такой вот информированности, смелости в выражениях и напору «Самбарского следопыта». Шла большая закулисная игра крупных воротил. Купец, намеревавшийся купить Красавино, был казанским, а «серные бароны» Самбарской губернии, порой жестко конкурировавшие, отбрасывали все распри и объединялись в одном-единственном случае: когда в их вотчину пытался вторгнуться кто-то нездешний. Так что главной мишенью как раз и был тот купец, ну а Тучину предназначалась незавидная роль главного подручного купца-лиходея, позорившего такими приемчиками честное имя поволжского купечества. Беловинский добавил еще: лично он убежден, что троица подручных Тучина так откровенна оттого, что им втихомолку пообещали значительное снижение наказаний, если помогут утопить Тучина с головой.