– Золотое дно – это заманчиво, – сказал пан Казимир со всем шляхетным гонором. – Но рудники… Шахты, или как их там… Они же испортят наши красивейшие места…

– Старый идиот! – зло рассмеялась Иоланта.

– Ну, я думаю, не все так страшно, – сказал Ахиллес. – Ведь ваш брат как раз и сдает в аренду часть своих земель для добычи серного колчедана и серы. Наверняка можно найти какой-то компромисс, сдать в аренду только те земли, что не испортят здешних очаровательных пейзажей… Погодите-ка…

Он встал, подошел к высокому окну, отдернул тяжелую портьеру и не без усилий распахнул створку. В лицо ему хлынул влажный ночной воздух, и он отчетливо расслышал не так уж и далеко топот нескольких лошадей, идущих полным карьером. Удовлетворенно улыбнулся: пристав не подвел, выполнил все, как обещал.

Вернулся к столу, сел и по примеру пана Казимира вытащил портсигар. Сейчас папироса казалась особенно вкусной.

– Я не знал ни о каких убийствах! – чуть ли не истерически выкрикнул Мачей. – И не подозревал, что тут такое… Мне заплатили сто рублей золотом, я и нарисовал…

– Поздравляю, господа преступники, – усмехнулся Ахиллес. – Вот и обнаружилось слабое звено, даже быстрее, чем я думал. То ли еще будет… Ну вот, все кончено, сюда скачет полиция, остается разве что пофилософствовать чуточку. Я не большой знаток Библии, но Екклесиаста читать люблю. Чудесно писал человек. «И высоты будут им страшны, и на дорогах ужасы» – это из него. И это о вас, неуважаемые господа, вы нагромоздили столько страхов и ужасов, что они могли оказаться только делом человеческих рук, а не чего-то потустороннего… Я все сказал, что хотел. Остальное – уже не мое дело.

Копыта гремели уже на подъездной аллее. Потом по лестницам загрохотали сапоги. Потом дверь распахнулась, и быстрым шагом вошел пристав Кривошеев, а за ним с полдюжины конно-полицейских стражников, среди которых ростом и усищами выделялся Панкстьянов.

– Ну вот и всё, Иван Иннокентьевич, – сказал Ахиллес устало. – Вот вам четверка изобретательных людей, которые всё это и устроили. Дальше – ваше дело. Пожалуй, понадобится вызвать полицию не только из уезда, но и из губернии – очень уж непростое дело… Как говорится, передаю бразды. А я, с вашего позволения, пойду посижу пару минут на свежем воздухе – очень уж противно было сидеть здесь в обществе этой четверки… – Он вынул из тонких пальцев Ванды наган и протянул приставу. – Револьвер вы тоже приобщите, как вещественное доказательство, принадлежащее этой вот… даме.

– Ахиллес Петрович…

Ахиллес обернулся от двери:

– Иван Иннокентьевич, я скоро обязательно вернусь, и мы о многом поговорим. А сейчас, простите великодушно, душа просит свежего воздуха…

Он вышел в коридор, прошел немного, свернул налево и оказался на балконе, идущем вдоль всего второго этажа. Присел на скамейку под яркой электрической лампочкой, откинул голову на спинку и постарался ни о чем не думать. Опустошенность в душе и теле была страшная, и никак не верилось, что всё кончилось.

Потом он вскочил – перед ним стояла Ванда, глядя так восторженно, преданно, любяще, что он, пожалуй, променял бы на этот взгляд генеральские погоны (которые, правда, не рассчитывал когда-нибудь получить).