Он вышел последним, я только потом понял – в последний автобус нужно было посадить инвалидов, сами они не смогли бы. И Хамзат до последнего вытаскивал из этого дома всех, кто там оставался. Мне кажется, если смотреть на всё это с позиции сегодняшнего времени, непонятно, почему так поступали, почему вся эта история была именно такой. Если с позиций тогдашних наших, ещё почти советских, смотреть, становится понятно и почему отпустили, и почему он так настаивал. То есть многое из нашего советского воспитания – в части человечности, сострадания – оно было у всех. И у той стороны, и у этой. Старшим надо помогать, о них надо заботиться.

Но это были такие довольно быстро пропадающие, последние капли нашего советского менталитета. Хотя шёл ещё только 1995 год.

Гражданская война в Таджикистане началась одной из первых и пытается закончиться, с учётом афганского соседства, в наши дни. Даже сейчас власть и оппозиция с трудом нашли общий язык, тогда это были непримиримые враги, причём в каждом кишлаке свой правитель. Лозунги были разные, жестокость одинаковая.

Русским там места не осталось за одну ночь. Но потомкам тех, кто строил молодой Советский Туркестан, бежать было некуда и не на что.

Там стояла и стоит наша 201-я сначала дивизия, потом база. Они до сих пор помогают следить за порядком и охранять границу. Это сейчас к нам из Таджикистана едут всеми видами транспорта те, кто ищет работу, тогда же пытались сбежать те, кому не осталось места в захваченной националистами республике.

Самый шумный и дальнобойный из пассажирских самолётов – «Ил-18». В начале 90-х часто приходилось летать именно на них, а ещё – на «Ан-22» и «Ан-12», чтобы не заправляться на обратную дорогу.

Так было и в Душанбе.

Шла гражданская таджико-таджикская война, как её потом нарекли переговорщики. Мы полетели с продуктами: мука, рис, консервы. По железной дороге тянулось ещё длинной вереницей несколько десятков вагонов.

Думали тогда только об одном: нужно наладить хоть какой-то диалог и, главное, помочь нашим соотечественникам выбраться из этой абсолютно безнадёжной ситуации. Тысячи людей вынуждены были бросить всё. Их заставляли продавать, а чаще отдавать квартиру по стоимости контейнера для вывоза имущества. Из паспортов вырывали листы с пропиской. Других документов, подтверждающих право на жильё, у людей не было.

То же самое потом проделывали грузинские власти и в Сухуми, и при эвакуации из шахтёрского блокадного Ткварчели.

Жара, духота необычайная. Какая власть в городе, да и в республике, непонятно. Встречаюсь с депутатами и тремя министрами:

– Заберите помощь.

– Нам она не нужна, – отвечают наперебой, и половина из них покидает зал. Все всех боятся.

На перекрёстках и вокзалах посты. Бородатые, вооружённые, больше похожие на басмачей люди орут: «Досмотри!»

Единственный островок безопасности – это наш гарнизон 201-й дивизии и наши пограничники.

На вокзале тысячи людей: металлурги и гидростроители, врачи и учителя, водители и библиотекари. Все томятся на тюках и чемоданах, сваленных в большие кучи. Ещё больше в городе, на прежних местах работы. И все ждут. Ждут. Уехать невозможно. Квартиру продали или её отобрали. О самолёте никто и не мечтает. Контейнеров нет, вагонов нет.