— Что такое? Что ты остановился? Давай! Трахай! Больше чем сейчас я уже не смогу тебя ненавидеть. Больше не бывает!

Я стиснул челюсти, пропитываясь каждым ее словом, пропуская его как ток через самое сердце. Вот и поговорили. Наконец-то я услышал правду. И внутри меня дико корчилась в смертельной агонии надежда. Оказывается, я готов был ей поверить. Я давал ей столько шансов мне солгать.

— Зачем тогда было притворяться столько времени пока со мной жила?

Почти проорал ей в лицо, одной рукой схватив за горло, а второй за талию и отволок к столу, смел с него на хер все что там было и плашмя уложил ее на спину на столешницу. Синие глаза распахнулись от ужаса и зрачки снова расширились. Боишься? Вот и хорошо бойся. Пусть страх. Плевать. Хоть что-то я от тебя получу.

— Чего ты хотела от меня? Денег? Хорошей жизни? Зачем, мать твою?

А она опять молчит, как и тогда, когда я душил ее там у себя дома, у стены. Снова, мать ее, молчит! И это молчание убивает, вспенивает кровь. Я стиснул ее шею еще сильнее и тряхнул.

— Отвечай!

— Денег, хорошей жизни. Да, всего этого я от тебя хотела.

А сама не смотрит на меня, смотрит куда-то в никуда и меня срывает от ее слов еще больше. Как будто эта гадина знает, как ударить побольнее, как будто знает, что до сих пор болит внутри меня как незаживающая гангрена и хрена с два мне удалось ее ампутировать. Зато она развязывает мне руки, дает свободу моей дикой ярости и такой же дикой похоти.

— По хер! Слышишь, Аня! — силой развернул ее лицо к себе, — Мне насрать, чего ты от меня хотела! С сегодняшнего дня ты будешь делать то, что хочу я.

Разодрал на ней платья от ворота до пояса и чуть не взревел, увидев белые чашки дешевого лифчика в какой-то конченый горошек, а меня как когда-то от ее носков от горошка этого перетряхнуло. Рванул его вниз, высвобождая пышную грудь. Бляяяяя****ь какая же она у нее красивая. Большая, округлая, налитая и спокойные розовые соски взбили из крови адский концентрат самого грязного вожделения. Грубо сжал оба полушария и не сдержавшись застонал, когда ощутил под пальцами как напрягаются вершинки. Жадно набросился на них ртом, всасывая каждый по очереди глубоко в рот, сильно прикусывая. Когда-то она любила чтоб я их долго сосал, обводил языком и снова сильно втягивал так чтоб они набухали, твердели. А я охреневал от возбуждения, когда видел какие они красные и растерзанные мною.

Но сейчас Аня не двигалась, она лежала на столе и смотрела в потолок, а в глазах блестели слезы. Кого она там оплакивает? Свою девственность, которую отдала мне когда-то с таким упоением, что я от счастья орал как конченый придурок, опьяневший только от одного осознания, что я у нее первый.

«И самый единственный…

— самых единственных не бывает. Либо один, либо нет.

— Один. Первый и последний.

— Если солжешь, Нютка…я ведь могу убить тебя.

— Убивай.

— Дурочка. Я ведь серьезно.

— И я. Я люблю тебя, Егор. Я очень сильно тебя люблю»

Рванул на ней подол платья вверх, поставил ноги ступнями на столешницу, раздвигая в стороны. Продолжая смотреть в ее глаза, которые не моргая уставились в одну точку. И мой адский стояк режет шов штанов. Мне до боли хочется ее взять и в то же время выть от разочарования. Сдернул с нее трусики и грубо ввел в нее средний палец. Сухая. Дернулась от боли. Поморщилась и слезы потекли по щекам. Сукаааа! Ударом в солнечное сплетение понимание, что не хочет. Не завели ее мои ласки, не завели прикосновения, тогда как я готов хрипеть от бешеного желания. Вытащил палец. Выматерился, тяжело дыша, перехватывая переносицу двумя пальцами, чтобы успокоиться. Чтобы не слететь с катушек. Опираясь на стол и пытаясь выровнять дыхание, глядя на то как она свела вместе острые коленки. Ни хрена. Ты меня захочешь! Снова рывком развел их в стороны и подтянул ее за бедра к себе, погладил между нежными складками принюхался как пес и глаза закатил. Она везде имеет этот особенный наркотический запах, разрывающий грудную клетку самыми разными оттенками эмоций. Я оголодал по этому запаху… запаху моей женщины, и я все еще помню как она любила чтоб я ее ласкал. Осторожно дразня, отыскивая клитор, наклоняясь ниже, всматриваясь в ее лицо. Я ждал, когда эта маска ненавистного равнодушия исчезнет, медленно вводя в нее палец, глубоко и продолжая цеплять большим набухший узелок, выскальзывая наружу и быстро растирая твердеющий бугорок. Вот они изменения, учащающееся дыхание, приоткрывающийся рот. Как же сильно она борется с тем, чтобы не сдаться…а я со злобным триумфом смотрю как ее тело оживает под моими руками, и зверею, когда влага окутывает пальцы и они уже с лёгкостью проникают внутрь. Продолжает смотреть в потолок, а я развернул ее лицо к себе и дыша прямо в рот прохрипел.