— Уложила?

— Да.

— Ты сказала мне, что она глухая…зачем тогда ты пела ей колыбельную?

— Маша читает по губам и любит видеть, как я пою.

— Ясно.

Встал с кресла, отошел к окну, распахнул его настежь.

— Влагой пахнет, свежестью и дождем. — медленно повернулся ко мне, — ты останешься здесь в этом доме вместе со своим ребенком пока я не решу иначе. Будешь моей любовницей. Когда захочу приду и отымею…взамен я приглашу сюда лучших специалистов и отвезу твою дочь на обследование. Как считаешь сделка более чем честная? И еще…меня не волнует твое «нет» мне на него насрать. Вы здесь останетесь в любом случае.

— И что я должная буду делать?

Пока что я не воспринимала ни одно его слово, кроме специалистов для Маши…

— Раздвигать ноги, когда я этого пожелаю. Молча и покорно.

— Ну так как? Подходят условия?

А мне на самом деле плевать подходят они ей или нет. Я все равно никого и никуда не отпущу. Меня разрывает от адского желания получить ее всю и оставить рядом пока мне не насточертеет. Чтоб поняла что это такое, когда твое гребаное счастье всецело зависит от кого-то другого. И ты сколько угодно можешь быть верным, честным, мать вашу, любящим, но это не имеет ровно никакого значения. У верных и неверных одинаковая спина и в нее одинаково можно вонзить лезвие ножа. Рукоятка с именем предателя будет смотреться совершенно идентично в обеих спинах.

Вспомнил, как прокрался по коридору и прислушивался к тому, что она говорит своей дочери…там, за стенкой, когда считает, что я не слышу. Но она ничего не говорила, только пела. Ту самую колыбельную, что и когда-то над ее кроваткой. И у меня пошла мгновенная реакция на этот мягкий голос…ощущение как обволакивает теплом, как снова хочется глубоко вздохнуть. Я вижу ее перед глазами в кружевном пеньюаре в кресле с малышкой на руках. Уютная, такая МОЯ девочка. До сумасшествия любимая. Слегка раскачивается и смотрит как крошечные губки сосут грудь, а у меня на эту картинку член колом встает, потому что это сексуально до такой степени, что перед глазами туман плывет. Сучка. Я хотел ее любой. Всегда. Думал мы с ней созданы друг для друга. А ведь оказывается бывает и так — один создан, а второй заточен совсем не под тебя и механизмы не сходятся.

Только одного я не понял зачем поет, если ребёнок ничего не слышит. Когда сказала мне, что девчонка глухонемая у меня где-то посередине груди что-то дернулось. Ощутимо. Почти болезненно. Жалость, наверное, совершенно ненужная. Моей вины в том, что она трахалась с тем алкашом с деревни, а может еще с кем-то, конечно же нет. Но ощущение тяжести все равно осталось от понимания, что вины ребенка в этом тоже нет.

Посмотрел на нее, стоящую у самой двери, готовую в любую секунду бросится в бегство. Как ей удавалось даже вот такой бледной с растрепанными волосами со слезами в огромных глазах оставаться для меня до дикости желанной я не знал. Я вообще с ней рядом ни черта не знал и не понимал кроме одного. Я болен этой подлой сукой и лишь она сама и есть мое лекарство от нескончаемой боли. Перед глазами пронеслась каждая ночь в этом доме мордой в пол, в этом же кабинете. Пьяный, осатаневший от ревности и бешенства. Я подошел к ней и захлопнул дверь, прокрутил ключом в замочной скважине и облокотился рукой возле ее головы. Толкнул Аню назад, заставляя опереться спиной о деревянную поверхность.