— Машаааа!
А вот и мама пожаловала. Все семейство в сборе. Я обернулся и …сердце пропустило несколько ударов. Не знаю, что случилось в эту секунду, я даже сам не понял почему меня так скрутило, как от боли. Она была бледная как смерть. Смотрела на меня так, словно увидела дьявола во плоти, потом перевела взгляд на девочку, а после этого на осколки на полу и снова на меня.
— Что ты сделал с моим ребенком?
Как точно сказано — с ЕЕ ребенком!
— Твоя дочь разбила антикварную копилку и взяла оттуда деньги. Это она в своего отца такая или ты тоже была воровкой? Кстати, со мной она говорить не соизволила. Ты ее научила без адвокатов рта не открывать? Это у вас не впервые?
В огромных синих глазах вдруг заблестела влага и я даже растерялся от этой реакции. Анна сделала шаг на меня, сжимая руки в кулаки так же, как и ЕЕ дочь.
— Маша не слышит и не говорит. Она глухонемая от рождения!
И бросилась к ребенку, опустилась на колени, пытаясь разжать ее кулачки, а когда ей это удалось она протянула мне деньги и тихо сказала.
— Сколько стоила эта копилка? Я все верну!
А я не смотрел на нее… я смотрел на кукольное лицо ребёнка…на то, как шевелятся маленькие розовые губы и… я читаю по слогам: «не-на-ви-жу»…
Это был какой-то животный страх увидеть их рядом. Словно это могло как-то мне ужасно навредить, точнее не мне, а Маше. А еще меня затопил жгучий стыд, за то, что Маша что-то взяла у НЕГО, который породил еще один виток стыда за то, что мне стыдно за мою дочь. Именно так повторяющимся словом и повторяющейся сильной эмоцией. Я насильно разгибала ее маленькие пальчики и почувствовала, как вся кровь отхлынула от лица, когда увидела в ее ладошках деньги. Кровь мгновенно прилила обратно с такой силой, что щеки зарделись, словно мне надавали пощечин и это я украла деньги у Шумакова. И эти его слова…что Маша воровка. Мне хотелось одновременно вцепиться ему в глаза и выдрать их и в то же время я впервые сильно разозлилась на дочь за то, что она посмела это сделать. Я смотрела то на нее, то на него и меня саму начало трясти от избытка эмоций…А ведь у него на лице не дрогнул ни один мускул. Ничто его не тронуло. И это острое болезненное понимание, а ведь ничего не изменилось он считает Машу чужим ребенком, а меня мразью, которая ему изменяла. И за все эти годы у него не возникло ни одного сомнения в своей правоте.
Я снова посмотрела на Машу…и вздрогнула от того взгляда что она устремила на Егора — взгляд полный ненависти той самой с которой она говорила мне о нем еще дома. И…меня это совершенно не обрадовало. Наверное, подсознательно я все же хотела, чтоб Маша заставила его увидеть какой она прекрасный ребенок. Чуткая, нежная и отзывчивая малышка, а вместо этого на нас обоих смотрела разъяренная фурия с комично враждебным выражением лица. Утрированно враждебным. И мне все еще до боли стыдно за то, что она сделала, а этот ублюдок глядит на нас сверху-вниз засунув руки в карманы и сведя красиво черченные брови на переносице. Рассматривает как двух жалких насекомых. Когда-то я не верила, что на меня он может смотреть так же, как на других. Я ведь для него другая… я ведь была его Нюткой. Со мной все иначе.