Место падения Бабакуловской машины нашли сразу. Над его «Горынычем» дрожало горячее марево, достаточно контрастное для бортового инфракрасного пеленгатора.

Можайский посадил вертолет.

– Ибрагима больше нет, – сказал я.

Точнее, я был уверен, что только подумал об этом. Но, оказывается, я не смог удержать полынную волну горечи в себе и произнес свое страшное заключение вслух.

– Почему? – испуганно спросила Ада.

– Я вижу его скафандр. Это значит, он не катапультировался и упал вместе с флуггером. А такой удар…

Говорить дальше я не смог. Безнадежно махнул рукой, выскочил из бортовой двери, побежал к обломкам флуггера.

Да, комэск погиб.

Если мы сейчас найдем тело Цапко…

Если мы сейчас его найдем, значит, я – последний.

Последний из той эскадрильи И-02, какой я увидел ее впервые тринадцать месяцев назад.

Ах да, еще Кожемякин. Он не погиб, он переведен с повышением.

Сейчас мне от этого не легче. И если только Цапко тоже погиб… Ох, про Аду не хочется и думать.

– Мы не сможем его забрать, – сказал бортмеханик Неизвестнов, подходя с двумя автоматами и отдавая один из них мне. Умный человек, соблюдал инструкции.

– Почему?

– Ты же видишь… Тут на три часа работы автогеном. Надо искать живых.

Это было обидно, обидно и нелепо, это шло вразрез с нашим неписаным кодексом… Но – бортмеханик был прав.

Полуразрушенный, местами обуглившийся скафандр вместе с креслом придавлен тяжелыми обломками реактора, сорвавшегося с креплений в момент удара. Нет возможности ни быстро вытащить вручную скафандр, ни даже толком подступиться к нему, чтобы извлечь тело комэска.

Мы вернемся за ним. Совсем скоро.

Через несколько минут мы обнаружили флуггер Цапко. На то, что машина принадлежит именно ему, однозначно указывал обломок стабилизатора с боевитым барбусом. Полезная все-таки штука – персональные эмблемы…

Сам Цапко, слава Богу, отсутствовал.

Ада, правда, не сразу сообразила, что это хорошо. Вполне простительно.

– Где Сережа? – растерянно спросила она. И, стремительно приближаясь к истерике, повторила: – Где Сережа?!

– Спокойно, Ада. Сережа катапультировался. Как, надеюсь, и другие наши ребята. Странно, что мы пока не запеленговали их радиомаяки, но тут могут быть самые разные причины…

– Не надо темнить, Саша. Я все понимаю: он погиб. Как и остальные.

– Ада, во-первых, идемте обратно в вертолет… Во-вторых! – По мере приближения к «володьке» я вынужденно повышал голос, чтобы перекричать его нестихающий рокот, ведь Можайский вполне благоразумно двигатели не глушил. – У нас, у пилотов, много суеверий! И разных традиций! Свой этикет особый существует! Ну, вы слышали! Наверное!!!

– Слышала!!!

– Так вот, раз слышали!!! – Я подтолкнул Аду в проем, залез следом сам, задвинул дверь обратно и, когда могучее «тр-р-р-р» осталось снаружи, с удовольствием понизил голос:

– Раз слышали, то должны понимать некоторые совсем простые вещи. Если пилот не вернулся из боевого вылета, о нем говорят: «не вернувшийся из боевого вылета». Короче – «отсутствующий». Если его долго искали и не нашли, говорят: «пропавший без вести». И только если его тело обнаружено, опознано и освидетельствовано медиком, тогда о пилоте говорят как о погибшем. Я вас очень прошу, Ада: почувствуйте разницу.