И наступила тишина, полная тишина.
– Бульк! – это затянулось ряской и тиной окно в трясине, в которое провалилась болотница. Будто и не было ничего.
Я стояла неподвижно, боясь пошевелиться, ещё минуту. И только потом изо всех сил зажмурилась и медленно-медленно обернулась.
Сглотнув неизвестно откуда образовавшийся в горле комок, я, вся трясясь от напряжения и волнения, осторожно открыла глаза.
Глава 32
Позади меня стояла моя мама.
Ноги грязные, в ссадинах. Тапочки она потеряла. Лак на ногтях облупился. Это первое, что я увидела.
И только потом посмотрела ей в глаза. Знакомые мамины глаза, разве что какие-то ошалевшие, будто от недосыпа. Часто моргающие. В уголке правого глаза набухла и скатилась по испачканной щеке слеза, оставляя светлую дорожку.
Она стояла растерянная, как не до конца проснувшаяся. Такая живая в своём дурацком грязном сарафане с оторванными карманами, сжимая и разжимая бессильно повисшие вдоль боков руки.
– Мамочка, – прошептала я.
– Вичка…
Я бросилась к ней и обхватила обеими руками, не выпуская, однако, крест и тетрадь. Прижалась крепко-крепко, ощущая живое тепло. Она так же крепко и одновременно ласково обняла меня в ответ и, поцеловав, зарылась носом в мою макушку. И было слышно, что она плачет, но не хочет мне этого показывать.
И запах у мамы был такой знакомый, родной, любимый мамин запах.
Никакой тины, никакого болота, никакой плесени, никакой тухлятины, которая пропитала, казалось, всё вокруг в этой отвратительной местности.
И тут сердце моё снова упало, а затылок сильно сдавило от страха, как бывает, когда слишком туго стянешь резинкой волосы. Противного тошнотворного страха.
Вырвавшись из маминых объятий, я резко развернулась и вскинула крест, который всё ещё не выпускала из руки.
Но тихие, едва слышно хлюпающие по болотной жиже шаги принадлежали не болотной нечисти.
С облегчением я выдохнула, меня словно отпустило, даже затылок перестало стягивать, и я начала опускать руку с крестом.
– Это вы! – обрадованно воскликнула я.
И всё же странно, что призрак настолько напоминает реального, из плоти и крови человека, что звуки при его передвижении по болоту слышны, как будто наступает настоящая нога, и трава приминается под ней, как под настоящей. И удивительно, что я сейчас об этом думаю.
– Не опускай крест! – предостерёг меня Лоскатухин, остановившись в отдалении и не делая попыток приблизиться к нам с мамой. Наоборот, когда я сделала шаг к нему, он будто отступил, сохраняя между нами одну и ту же дистанцию.
Мама молча подошла ко мне сзади и обняла за плечи, грея и охраняя. Я подняла голову и посмотрела на неё. Мамино лицо было печально. Она смотрела на Лоскатухина без удивления, но с какой-то горечью.
– Спасибо, спасибо вам! – горячо принялась благодарить я деда Евгения. Мне хотелось обнять его или хотя бы пожать руку. Во мне опять поднималась эйфория.
Но наш спаситель оборвал меня не терпящим возражений тоном:
– Ступайте в деревню, немедленно. Она за вами не пойдёт, да и Пират пока не пускает. Но коли останетесь дотемна, я уже не смогу её сдержать. И сразу уезжайте! Чем дальше будете, тем слабее её сила. Свезло ещё, что дождей нет.