С ними явно что-то было не так, но мой разум словно бы отказывался воспринимать действительность.
Я не могла поверить, не хотела верить.
Я ведь видела, какие она на самом деле, её ноги.
Стройные человеческие ноги в тонких длинных чёрных волосках.
«Не эпилирует ноги!» – машинально подумала я с осуждением, цепляясь за эту спасительную в своей обыденности мысль.
Кожа на этих человеческих ногах уже приобрела мертвечинный синюшный оттенок, от холода ли или от чего другого, к лодыжке постепенно плавно утончалась и совершенно естественно переходила в настоящие гусиные лапы. Желтоватые, как старый жир, с чёрными прожилками, с перепонками, маленькими коготками на концах ласт.
Вот почему Лоскатухин рисовал птичьи ноги в своём дневнике…
Глава 30
Именно сейчас я почему-то отчётливо почувствовала, что стою по щиколотку в холодной болотной жиже, которая украдкой пробралась в кроссовки, и их потихоньку засасывает, будто кто вцепился в подошвы и настойчиво тянет вниз. Страшно желая зажмуриться и всё же не в силах не смотреть на это мерзкое существо, я с отчаянием думала: «Ну почему это случилось именно со мной? Со мной же никогда не происходит ничего необычного!»
Девушка (или всё же болотная тварь?) перехватила мой взгляд, и, как только поняла, что обличена, то вся сразу переменилась. Теперь это была не несчастная бледная страдалица, нуждающаяся в помощи.
Черты лица её неуловимо исказились, будто кто бросил в стоячую воду камень, и передо мной теперь стоял не человек, а что-то, словно бы попытавшееся принять человеческий облик, и в общих чертах это ему удалось, но если с фигурой получилось добиться сходства, то с лицом вышла промашка. Кто-то будто лепил его из болотной глины неумело, зная о человеческом лице только понаслышке.
Такое впечатление, что она только принимала тот облик, который я сама додумывала для неё на основе своего предыдущего опыта, своих ожиданий, а как только связь между мной и ею была потеряна, всё изменилось, как бывает, когда в телевизоре теряется сигнал и картинка постепенно искажается, прежде чем окончательно пропасть.
Болотница, а это, вне всякого сомнения, была она, что-то неразборчиво и зло зашипела. И только секунду спустя я расшифровала этот звук как слова:
– А-а-а-а, догадалась!
И одновременно с этим меня окатила такая волна болотного, тухлого, гнилостного зловония, что меня чуть не вывернуло наизнанку.
Никогда я не испытывала такого страха, действительно леденящего, отметающего все другие чувства и мысли, когда вокруг всё проступает с кристальной чёткостью и будто замедляется, и ты ясно осознаешь, что это, может быть, конец всему на свете или, может быть, только начало, но начало того, чего лучше не знать, не думать, не предполагать.
Даже не осознавая, что делаю, я резко выставила перед собой самодельный деревянный крест и, держа его одной рукой, другой выхватила из заднего кармана тетрадку Лоскатухина. Сама не понимаю, как у меня получилось, не выпуская крест из руки и держа его на уровне лица, одной рукой практически тут же интуитивно перелистать дневник до нужного места с молитвами. Подняв его на один уровень с крестом, чтобы одновременно не упускать из вида гусинолапую сущность, я, почти не запинаясь, начала вслух читать сначала «Отче наш», потом переписанные Евгением Лоскатухиным псалмы, практически не понимая их смысла, но с уверенностью в правильности своих действий.