– Ты мне мстишь? За то, что я тебя в спальне запер? Прости… Если есть что-то, чем я могу эту вину искупить…

– Пожалуй, есть… – Выдержав торжественную паузу, я продолжила: – Отдай мне золотой кусочек оленьей шкуры, который ты припрятал, и будем квиты.

Удачно мне про чешуйку вспомнилось, очень удачно. Марек прав: он прекрасный работник, в таком качестве он трактиру нужен. Но если сейчас начнет юлить, изворачиваться, попытается оправдаться или скажет, что уже фаханьему принцу кусочек отдал…

Рука Мармадюка скрылась в кармане штанов, и через мгновение чешуйка лежала на скатерти:

– Изволь. Только не припрятал, этот фрагмент случайно в волосах запутался, когда мы с тобой в лесу волшебное превращение оленя наблюдали. Я прощен?

– Да, можешь остаться здесь работать на прежних условиях, – отвечала я рассеянно, размышляя о том, что золотинку нужно в носовой платок для безопасности обернуть, а я, кажется, его не захватила, кармашек передника пуст. – Но только днем, понял? Ночевать к пану Килеру ступай или…

– А давай, – вдруг предложил Марек, – мы прямо сейчас силу чар артефакта проверим? Проколи себе пальчик.

– Это еще зачем?

– Затем, что я тебя люблю и не смогу никакого вреда причинить.

– Не вздумай, Адичка, – подала голос Гражина, чье морозное присутствие ощущалось уже довольно давно.

Я передернула плечами и взяла острую чешуйку:

– Давай!

Капелька крови на кончике указательного пальца была похожа на крошечный рубин. Я на нее долго не смотрела, а Марек не мог отвести взгляда. Его лицо исказилось болезненной гримасой, ноздри раздулись:

– Это пытка, любовь моя. Заканчивай.

И пока я зализывала ранку, чародей голыми руками разбирался с набившимися в кухню приблудами. Хорош, даже без сковородки хорош.

– Поняла, – спросил он, отдышавшись, – насколько я с этим браслетом для тебя, Моравянка, безопасен?

Что ответить? Поняла. И жалко тебя, болвана. Не полезь ко мне с поцелуями… Эх, что сделано, то сделано.

– Платок одолжи, – велела я, завернула в ткань золотинку и спрятала в кармашек передника.

А потом вышла в зал. Хозяйских – то есть моих – указаний там не требовалось. Гося и еще две новенькие девушки (Орыся и Зеня, вспомнила!) убирали после завтрака, Петрик за стойкой наливал пиво тем панам, что захотели промочить горло, поваренок Мартуся пробежала к выходу, чтоб поторопить доставку от мясника, повеселевший после моего прощения Марек тоже встал за стойку. Трактир работал, и места в нем мне не было.

Я вышла на улицу и побрела прочь от главной площади, отвечала на приветствия знакомых, кланялась, улыбалась. Мне было грустно и одиноко. Как в таких случаях поступают обычные девушки? Отправляются в гости к подругам, чтоб излить душу, получить немного поддержки и утешающих слов. Обычные девушки. Я, к сожалению, к таким не относилась. Подруг у меня не было, ни одной. Тетки не в счет, то есть они хорошие и верные, и любят меня, но сейчас мне нужно было поговорить с кем-то совсем посторонним. К счастью, я этого «кого-то» знала, впрочем, как и каждая панна вольного города Лимбург.

Выйдя за городские ворота, я сошла с дороги, направляясь к горной лощине. Людей здесь совсем не было, можно было лица не держать. Я щурилась от яркого солнца, смаргивала слезы, они текли и текли. Медоточивые камни громоздились на берегу Лимбовки, гладкие серые валуны охватывали полукругом утоптанную площадку. Пан Малер, местный художник, на картинах их изображает: в закатном свете, рассветном, ночью с двумя полными лунами над верхушками, при дожде и снеге. Иногда девушек хороводных дорисовывает или чародея со спины в длинном мерцающем плаще, или красноволосую фату, разумеется, отвернутую. У пана Малера с портретами не очень, зато пейзажи с камнями расходятся, не успев толком просохнуть. У меня в трактире тоже пара штук висит.