В общей зале как раз заканчивался завтрак, за большим столом разместились постояльцы, семейство Диего. Женихи девиц, слуги и горничные сидели за небольшими столиками у стен, еще один отвели для местных: человек шесть дровосеков молча работали челюстями, пан Рышард, сбежавший от супруги в трактир, с отвращением цедил из пивной кружки молоко. Гося с Петриком разносили блюда. «Работа спорится, хорошо ее Марек наладил», – подумала я с оттенком профессиональной ревности, спустилась по ступеням, поклонилась, представилась, пожелала доброго утра и приятного аппетита. Так положено, пусть гости привыкают, что в трактире одна хозяйка.

Повариха Марта, выглянув из кухни, поманила меня:

– Панна Моравянка, муженек вас заждался.

Это еще кто? Ну разумеется!

Когда я отодвинула занавеску и вошла, «муженек» первым делом посмотрел на узел моего передника, жалобно всхлипнул и предложил любимой присесть к накрытому столу. На завтрак у нас была каша, молоко и свежие, только из пекарни, булочки.

– За каким фаханом, – спросила я строго, – ты в трактир явился?

– Работаю я здесь, – объяснил Марек, поглядывая на прочих присутствующих, как будто за поддержкой, – о чем имеется бумага, заверенная в магистрате.

Прочие – Гося, Петрик, повариха, дочь ее прыщавая, две новеньких девицы и пан Рышард, выглядывающий из-за занавески вразрез трактирным законам – поддержку оказали.

– Да-да, бумага… Моравянка парня прогнала, но это же только из спальни… Мало ли, может, хлопец ее, Моравянку, как-то неправильно по ночам ублажал, кто этих пришлых знает…

Разозлившись, я стукнула кулаком по столу так сильно, что задребезжала посуда:

– Посторонние немедленно покидают кухню! Немедленно! Ты, Марек, на меня не работаешь, пошел вон! Гося, Петрик, в залу! Вы…

Как этих девиц-то зовут? Неважно! Все вон!

Меня послушались. То есть на самом деле это чернявый развил бурную деятельность: кого ущипнул, кого дружески по плечу хлопнул, извинился перед обидевшимся паном Рышардом, помог Марте прибраться. Я же, делая вид, что не злюсь, приступила к завтраку. Каша была холодной и слишком сладкой, булочки на вкус как глина.

– Адель, – проговорил Марек, когда я отодвинула тарелку, – ну прояви хоть толику милосердия. Я ведь люблю тебя, в разлуке страдаю.

– Это понарошку, не на самом деле.

– Любовь, может, и не настоящая, а боль вполне реальная.

– Мне что за печаль?

Мы помолчали, чародей несколько раз вздохнул, промокнул сухие глаза кружевным платочком. К слову, за ночь Мармадюк успел разжиться новой одеждой, судя по тому, что камзол был длинноват и узок в плечах – шитой на пана бургомистра. И платочек был с караколевой монограммой. Поняв, что сочувствия от меня не дождаться, чернявый решил зайти с другой стороны:

– О трактире, Моравянка, подумай. Лучшего работника, чем я, тебе не найти. Не хочешь, чтоб я тебя домогался – не буду, позволь только днем здесь подле тебя находиться.

– На здоровье, – холодно улыбнулась я, – в зале общей хоть до закрытия сиди, только за пиво платить не забывай. Мы гостям рады.

Пришлось на минуточку отвлечься: Марта с поваренком, закончив прибираться, пошли к себе, я поблагодарила за работу и попрощалась. На кухне мы остались вдвоем с Мармадюком. Он потоптался с другой от меня стороны стола, немножко подумал, спросил растерянно: