Я раздернула занавески, улыбнулась яркому лику пана Солнца. Мы в карете. Ясна дремлет на противоположном сиденье. Личико бледное, уставшее, кровь на нижней губе подсохла, лессер пульсирует у горла жирной змеей. Ничего, тютя, мы тебя скоро в порядок приведем, будешь опять здоровенькой крыской.

А я есть хочу, сосисок с тушеной капустой, маринованной в уксусе репы, пива и яблочный штрудель на десерт. В животе заурчало. Дюжину сосисок и две пинты пива.

– Почему ты не заснула? – обвиняюще вопросил Болтун.

– Ты плохой артефакт подчинения? – предположила я. – Или цветочную деву Берегиню сложнее заколдовать? Вдруг у меня… рецепторы по-другому, чем у прочих, устроены?

Браслет нагрелся, остыл, завибрировал, уверенно сообщил:

– Обычная ты, Моравянка, влюбленная девица. А я, напротив, велик и неординарен.

Мы почти приехали, копыта лошадей уже выбивали дробь на городской брусчатке, мне пришлось отвлечься от беседы, отвечать на пожелания доброго утра знакомым, высунувшись в окно.

– Моравянка, – позвал браслет, – ты о чем сейчас думаешь? Просто… ну, странно это. Другая девушка на твоем месте в истерике бы билась после всего, что ночью произошло, а ты, как будто… Спокойна?

Я не ответила. Спокойна? Разумеется, псячья дрянь! А как иначе? Будь Берегиня трепетной девицей, до своих лет не прожила бы. Все во мне есть: и ревность, и страсть, и тревога, только спрятаны глубоко. Еще радость присутствует, оттого, что тетушек своих драгоценных скоро увижу. Сначала я выпущу ее, радость, расцелую гладкие косточки рузиных щечек, постою в прохладном мареве Гражины, улыбаться буду, одновременно рыдая от облегчения. А потом… потом выпущу из себя все остальное. Но не сейчас.

Растерянность Болтуна была приятной. Съел, вышний балабол? Вот такие в Тарифе девы обитают, не твоим старым знакомым чета! Цветочек Шерези! Времена у них были! Другому еще досталась! Урод, наверное, какой-нибудь… Не такой, как ужасные сестры, но…

– Сердцебиение участилось, – сообщил артефакт. – Так о чем думаешь?

– Прибыли.

Кучер дверцы мне не открыл, да я и не ждала, сама спрыгнула на брусчатку перед трактирным крыльцом. На нем стоял Петрик.

– Панна хозяйка! – Хлопец выронил из рук трубочку, закашлялся, едкий дым не в то горло пошел.

– Курить вредно, – раздавила я трубку золотым каблучком. – А пану Рышарду передай: еще раз тебя табаком угостит, в гостеприимстве «Золотой сковородки» ему будет отказано.

– Так его, Аделька, – весело поддержала Франчишка мясникова, направляющаяся куда-то мимо нашего заведения. – Платье у тебя какое! В нем в хоровод станешь?

Покачав головой – нет, разумеется, переоденусь, – я прикинула, что панна Богуслава идет в сторону их лавки, это как раз не удивительно, но вышла девушка явно от задней калитки трактира.

– Шляпу съем, – протянул Болтун, – если белобрысому Петрику нынче ночью от щедрот этой девицы не перепало.

«Не съешь, – подумала я. – Во-первых, есть тебе нечем, а во-вторых, точно перепало. Когда Франчишка обернулась к нам от угла улицы, от ее с Петриком переглядываний можно было с десяток трубок раскурить. Скоро будет свадьба. Эх, жаль, такого работника справного пан Богуслав от меня получит. И Марека я лишилась. Лорда Мармадюка, в которого превратился пришлый балагур, в трактире за стойкой вообразить даже не получится. Эх…»