Когда мальчики наконец остались одни и смогли говорить сквозь слезы, они высказали друг другу мысли, богохульные и богомерзкие. Один суровый удар судьбы наглядно показал им всю порочность и безнравственность человеческой натуры. Люди врали — люди взрослые, люди набожные — они врали! Им нельзя верить! Они обманули, предали и ограбили! У мальчиков отняли радость, от которой они отказались, вкупе с радостью, которую им посулили, а потом не дали. Деньги они когда-нибудь заработают, но даже вышние силы не вернут им год, наполненный маленькой радостью вкушения масла. И все это во имя веры и проповедников! Сердца мальчиков обуяло бурное негодование, другие же последствия происшедшего не замедлили вскоре сказаться.

Охватившее городок религиозное исступление достигло высшей точки. Захватывающие рассказы об опасностях, набожности и зачастую мученичестве дали богатую пищу умам, изголодавшимся на тощей ниве кальвинизма. В то же время дух горожан, привыкших к строгой экономии и к ежедневному откладыванию про запас, длящемуся от колыбели до могилы, искренне восхищался достижениями отважных проповедников, проникших в далекие края во имя спасения заблудших душ.

Из своих скудных средств они откладывали все больше, лишая себя самого необходимого, не говоря уже о развлечениях. А когда объявили общий сбор, большой сход жертвователей, где к ним снова обратится со словом благочестивый брат из церкви в Азии, храм был забит до отказа.

Сердца собравшихся были горячи и открыты, души полны стремлениями к благим делам, и в тесном храме царил духовный подъем.

Лишь на скамье семейства Фернальдов витали иные настроения.

Мистер Фернальд, хоть и был добропорядочным христианином, еще не простил свою тетку. Его жена даже и не пыталась это сделать.

— Не увещевай меня! — возбужденно воскликнула она, когда муж призвал ее к примирению. — Прощайте врагов своих! Да, но вот мне она ничего плохого не сделала! Она причинила зло моим сыновьям. В Писании ни слова не сказано о прощении чужих врагов!

И все же у миссис Фернальд, несмотря на гнев, похоже, был некий источник утешения, которого был лишен ее муж, поскольку она время от времени кивала, втягивала тонкие губы и решительно качала головой.

Сердца Холдфаста и Дж. Эдвардса обуревала жажда мести и горькая обида.

Душевное состояние детей и родителей не улучшилось, когда, чуть опоздав к началу собрания, они обнаружили, что лучшее место на их скамье заняла мисс Маккой.

Для объяснений и выяснения отношений выдались неподходящие время и место. Свободных скамей не осталось, так что миссис Фернальд прошла к этой и села рядом с теткой, устремив взгляд на амвон. Затем уселись мальчики, оба мрачнее тучи. И наконец — мистер Фернальд, про себя истово молящий о христианском смирении, но не обретший его.

Юные Холдфаст и Дж. Эдвардс не посмели ни говорить в церкви, ни как-либо иначе выражать недовольство. Но они уловили запах кардамоновых семечек, которыми смачно чавкали рядом с их матерью, поэтому обменялись злобными взглядами и тайком показали друг другу сжатые кулаки.