Когда Юле было три года, мы с ее папой разошлись, но это, как мне казалось, никак не отразилось на ней: уже взрослой она вспоминала это время как счастливое. Папа приходил каждое воскресенье, и они отправлялись гулять, потом обедать в ресторане, и весь день был посвящен только ей. Такого внимания от папы, пока мы жили вместе, Юля не получала. Когда у папы появилась дама сердца, он познакомил их, и Юля стала по воскресениям бывать у них в доме.
Мы прожили врозь почти четыре года, и отправной точкой нашего воссоединения тоже стала Юля. Летом Володя снимался в Орле, а мы с Юлей собирались ехать на гастроли через этот город. Володя просил сообщить телеграммой дату и номер поезда, чтобы побыть с нами хотя бы 15 минут на платформе во время стоянки. Но я ничего ему не сообщила: я уходила от него навсегда и считала пятнадцатиминутную встречу с дочерью на вокзале ерундой. Даже какой-то показухой. Когда поезд остановился в Орле, мы сидели в вагоне и безмятежно смотрели в окно. И вдруг Юля так жалобно сказала: «А здесь мой папочка!» – и это заставило меня впервые задуматься… Эта ее фраза стала началом последующих событий, оказалась поворотной в моей жизни, и в конце концов мы с Володей вернулись друг к другу. В первый раз в первый класс мы повели Юлю вместе с мужем – и остались вместе уже до конца.
Когда Юля училась в школе, меня попросили приготовить сказку с ребятами Юлиного класса к какому-то празднику. Я приготовила, и все остались очень довольны. Юля в сказке задействована не была: мне казалось, у нее нет актерских способностей. Еще до школьного спектакля я пыталась понять, пойдет ли дочь по моим стопам, разыгрывала с ней маленькие сценки и сделала вывод, что этого дара у дочки нет. Моя мама не хотела, чтобы я становилась актрисой, но я считала и считаю до сих пор, что это самая лучшая в мире профессия, и я бы совсем не возражала, если бы Юля выбрала ее. Другое дело, что заниматься ею должны взрослые люди, детям это не полезно во всех смыслах. Когда Володя снимал «Розыгрыш», он хотел для пятилетней Юли придумать какой-нибудь эпизод и снять ее в фильме, но я не разрешила.
Итак, в школьной сказке Юля занята не была. Но не только потому, что я не считала ее лучшей кандидатурой, в любом случае неудобно давать главную роль дочери, ведь другие дети обязательно сочли бы такой выбор несправедливым. Мне не хотелось, чтобы дети столкнулись с несправедливостью и блатом в восьмилетнем возрасте. Но мне даже в голову не могло прийти, что это обидит мою девочку. Я всегда говорила ей, что она самая лучшая и самая любимая. Тогда почему же мама вообще не взяла меня в спектакль? – думала она. И вполне справедливо думала. Конечно, надо было с ней поговорить, найти нужные слова.
Уже взрослой Юля сказала, что тогда, в детстве, ее это очень обидело, и она помнит это чувство по сей день. Вообще неожиданно выяснилось, что обид и претензий к нам с папой у нее немало…
Воспитательные меры
Из-за границы мы привозили Юле красивые вещички, но надевать их в школу не разрешали. Даже на дискотеку. Я полагала, что и на празднике стоит следовать обычному «дресс-коду», потому что дети живут в семьях с разным достатком. Я не хотела, чтобы моя дочь одевалась лучше, чем девочка с соседней парты. На Юлины рассказы, что все одеты в роскошные фирменные вещи, я отвечала, что она, конечно, замечает только самых ярких и вызывающих.